Свой первый бой я принял под Сталинградом

---

Много лет прошло с тех пор, как завершилась Великая Отечественная война. С каждым годом все меньше среди нас остается ветеранов, участвовавших в боях. Тем ценнее рассказы очевидцев, прошедших тяжелыми дорогами войны.

19-летним парнишкой начал войну Виктор Васильевич Балабанов, награждённый двумя орденами «Великой Отечественной войны», двумя медалями «За отвагу» и восемнадцатью юбилейными медалями. Он проживает сейчас в Сибири. Наш корреспондент Алла Гутенёва встретилась и побеседовала с Виктором Васильевичем незадолго до празднования Дня Победы.

— Виктор Васильевич, откуда вы родом?
— Родился я в 1923 году в семье военного фельдшера в Пензенской области. Нас было 8 детей. Когда я пошел в школу, мы жили в татарском селе Кутюнюмбетьево Оренбургской области. Моего отца назначили в это село заведующим здравпунктом. Как фельдшер, он и зубы лечил, и роды принимал. Было это в 1930-е годы, время коллективизации: тогда в селе мало кто знал русский язык, поэтому 7 классов я закончил на татарском языке.

— А русский язык в школе преподавался?
— И татарский, и русский язык нам преподавала Руза Апа. На уроках русского языка она говорила: «Ну, ребята, сегодня будет учить русския языка». В целом, я хорошо учился в школе. Помню, мне Руза Апа ставила 4, а мальчику-татарину 2 и говорила ему: «Ты не знаешь свой язык, а русский мальчик лучше тебя знает».
Когда закончил школу, поехал на соседнюю станцию Абдулино в Оренбургской области и поступил в ветеринарный техникум. Я с детства рисовал собак, кур, лошадей; все тетрадки были разрисованы. Сам научился: в школе у нас не было рисования. Не успел я закончить фельдшерскую школу, как началась война. У нас стали преподавать военную ветеринарию, делая акцент на изучении лошадей — ведь половина армии была кавалеристской. Обучение нам сократили с 3-х лет до 2-х.

— Затем вас призвали в армию?
— Не сразу. Сначала меня распределили заведовать ветеринарным врачебным пунктом на 18 сёл. Чтобы побыть в каждом из них, понадобится 20 дней. Нелегко приходилось, ведь до войны в каждом селе работал фельдшер. Однажды, в райвоенкомат пришла бумага, что в такую-то часть нужен фельдшер или ветеринар. Меня обязали явиться с чашкой, ложкой, полотенцем. После расспросов о моей биографии, определили меня не в фельдшеры, а в учебный дивизион разведки. Подумал тогда, что ветеринаром ещё наработаюсь, а тут интереснее — похоже на приключения…

— Как для вас началась война?
— Свой первый бой я принял под Сталинградом. На Сталинградском фронте с нашей стороны было больше миллиона человек и с немецкой — тоже. За немцев воевали ещё и итальянские и румынские дивизии. Наш полк стоял у станции Котлувань. Это был ад, в котором невозможно выжить… Ни есть, ни пить толком не можешь. Представьте, что там 2–3 миллиона солдат, и кроме того пушки палят и бомбы рвутся день и ночь.

— Расскажите о работе разведчика.
— Обычно мы уходили ночью на целые сутки: ползли по-пластунски, занимали наблюдательный пункт, ставили стереотрубу. Очень внимательно смотрели: чуть, где блеснуло стёклышко, наносим на карту — может быть, в этом месте наблюдательный пункт немцев или целый отряд артиллерии, а возможно и просто — солдат в очках. На основании наших данных артиллерия вела огонь. Если бабахнули и в воздух поднялся котелок или лоскут шинели — цель поражена. Вот такая работа у разведчика.

— Как же вы всё-таки кушали?
 — Еды не хватало. Помню, нашим старшиной был татарин. Он обрезал у дохлой лошади задние ноги, клал их в котелок, наливал воды из лужи, соль была, и варил нам суп. Если где-то убило лошадь — он уже там: срезает, обдирает кожу. Из соседней дивизии нам даже завидовали: «Нам бы в дивизию такого татарина!»

— Расскажите о наиболее запомнившихся случаях на войне.
— Как-то сидели мы, телефонист и два разведчика в укрытии. Пора было уходить, пришла смена. Наши ушли, а я почему-то задержался. Затем пошёл один. Иду потихоньку, и вдруг передо мной забор… Раньше его не было… Заблудился! Мандраж схватил — куда забрёл? Неужели к немцам? И вдруг началась такая пальба, рёв! Ушам даже больно стало… Оказалось, что это подошли несколько установок русской артиллерии «Катюша» и по оврагу, ближе к немцам, дали огонь. От них — рёв, огонь длиной в 3 метра. Я прижался к земле. Потом всё стихло. Я поднял голову: начинало светать. В этот момент меня тяжело ранило. Ребята потом говорили, что в станционной будке дежурил немецкий снайпер. Удивительно, что стреляя, он попал в ногу, снайпер обычно стреляет в голову. Что-то ему помешало. Он мог сделать и второй выстрел, но не успел. Так я смог прорваться к своим. В медсанбате меня перебинтовали и эвакуировали с разбитой ступнёй.

— И вас повезли в госпиталь?
— Да. И когда меня везли в санитарном вагоне в поезде, то мы проезжали через село Абдулино, где я учился на ветеринара. Подъезжая к нему, я сказал начальнику поезда, что в 25 км отсюда живут мои родители. Начальник поезда помог меня пристроить там в военный госпиталь. Ко мне в госпиталь приходила из дома сестра Рая, ей было лет 12 -13. Она рассказала, что папа плохо себя чувствует и хочет меня увидеть. Кроме меня, у него ещё 2 сына были на фронте. Приехал я к родителям. Отец сказал, что моего младшего брата тоже скоро заберут на фронт. «Но из 4-х сыновей кто-нибудь, да вернётся» — сказал он. Вскоре отец умер. Родня уговорила меня побыть дома до 9 дней. Я остался. Тем самым, просрочил две недели отпуска. Отправили меня как проштрафившегося на гауптвахту. Затем судили на военном трибунале и дали три месяца штрафного батальона, сделав командиром отделения пехоты на Курско-Орловской дуге.

— Как приходилось воевать в штрафном батальоне?
— Нас послали в деревню Прохоровку, получившую мировую известность в связи с тяжёлыми танковыми сражениями — там стоял сильный чёрный дым…
В штрафном батальоне было 1200 человек. В моём отделении — 17. Оно было правофланговым. На фронтовой полосе мне приказали не создавать разрывов, потому что в них просачивались немцы и начинали стрелять нашим в спину. Возникала паника — думали, что попали в окружение!
Самое главное, когда мы прибыли на передовую линию фронта, опять там был голод… В Сталинграде голод и тут. Говорили, немцы разбомбили эшелон с продуктами. В небе в ту пору господствовали немцы, а не мы.
В моём отделении был казах Жилин. Мы с ним разговаривали, а татарин и казах понимают друг друга, как русский и украинец. Он рассказывал мне, что у него есть дома красивые четыре дочки, и если мы останемся живы, то: «Приходи, выбирай любую!» — говорил он. Мне тогда не было ещё и 20 лет, а ему — под 40. Глаза у него были, на удивление, серыми.
Однажды немцы пошли в наступление. На 17 человек в моем отделении был автомат и 2 ручных пулемёта. После боя из 1200 человек в живых нас осталось пятьдесят…
Лишь в 1943 году, я заметил, что на фронте появились хорошие русские пушки и танки, лучше, чем были в битве под Сталинградом. И в небе стало летать больше наших самолётов. С тех пор мы почувствовали — начался перелом войны.

— Вы как-то сказали, что вам всё время везло… Как будто около вас находился ангел-хранитель…
— И случилось мне встретиться как-то с прорицателем… Когда мы прибыли на Курскую дугу, старшина сказал мне: «Возьми мой кусок хозяйственного мыла, сходи в ближайшую деревню, обменяй на хлеб, или картошку — что-нибудь поесть». Я пошёл. Придя в деревню, увидел там сидящего на завалинке старика. Походил он на Льва Толстого: те же нос, волосы и длинная борода. Руки у старика были здоровыми и жилистыми. Увидев меня, он сказал: «Служивый, садись рядом, поговорим». Я присел около него. Он посмотрел на меня и произнёс: «Какая нищая у нас армия то, ты — в обмотках, а на немцах-то — всё суконное, оккупанты в сапогах. У тебя вещмешок, а у немцев — кожаные ранцы». Потом опять посмотрел на меня и промолвил: «А ты боишься, что тебя убьют на войне». Я отвечаю: «Каждый боится». Старик продолжал: «А ты уже был ранен на фронте…». Я подтвердил. Он спросил: «А где именно?» Я ответил: «Под Сталинградом». Старик произнёс: «Верно говоришь. Не бойся, тебя не убьют, но ты ещё 2 раза будешь ранен. После того, как тебя вылечат, начнёшь учиться, и война окончится». Я удивился. Потом показал мыло и рассказал, зачем пришёл в деревню. Старик посоветовал: пойти в один дом, где живет, как он сказал, «модница», может, ей и понадобится.
Я пошёл, как велел старик. Дойдя до нужного дома, постучал. Я объяснил, что 2–3 дня у нас не было доставки продуктов. Хозяин крикнул: «Нюрка, тут у служивого мыло, тебе надо?» Она ответила: «А на что менять? Хлеба нет, немцы всё забрали и увезли. Но у меня есть лепёшка, наполовину с картошкой». Я ответил, что нам любая лепёшка подойдёт.

Помню, как-то после войны встретил я одного мужчину, который был в оккупации под немцами. Так он, глядя на наш беспорядок, сказал: «У немцев бы был порядок»… Я поинтересовался, что он имеет в виду. Он ответил: «Когда нашу деревню оккупировали немцы, комендант приказал посеять на плодородном косогорье арбузы. Староста деревни ответил ему, что арбузы будут воровать. А немец ответил, что германский арбуз никто не возьмёт: поставьте в начале поля большой дубовый крест и напишите: за арбуз будем вешать».

— Как для вас закончилась война?
— Меня опять ранило, и я попал в госпиталь. А там набирали учащихся в Авиационное училище им. Чкалова. Медкомиссию прошёл. Из всех выбрали четверых. Вызвали в военкомат, там выдали билеты на поезд, талоны на питание (тогда везде были продуктовые пункты), сухой паёк. В пайке находились каши, например, гречневая. Её смешивали с жиром и тушили. А затем мы добавляли в неё кипяток и так ели. Как и предсказал мне раньше старик, я выжил, начал учиться, а вскоре война закончилась.

— Виктор Васильевич, большое спасибо за ваши воспоминания. Поздравляем с праздником Дня Победы! Здоровья вам и энергии на долгие годы.

Беседовала