Среди ближайших родственников Юрия Богаткевича — вокалиста, композитора, аранжировщика популярной белорусской группы «Сябры»,- более десяти священнослужителей. Мы пытались подсчитать точно, но не удалось. Потому что священники и со стороны многочисленной дедушкиной родни, и не менее многочисленной — бабушкиной. Прадедушка — протоиерей Ермолай Сурвило претерпел за веру и был расстрелян в 1941 году.
Юрий живет в десяти часах лета от родного Минска и в полутора часах езды от Нью-Йорка. В пятнадцати минутах езды от своего приходского — Александро-Невского собора и совсем рядом с храмом-памятником равноапостольному князю Владимиру и 1000-летию Крещения Руси. Рядом с этим известными в русской Америке храмами -менее известный — Тихвинский, что напротив Александро-Невского собора, но не менее любимый местными православными, ибо в нем пребывает чудотворная Тихвинская икона Божией Матери. Здесь же — Георгиевский храм, которые построили казаки, обосновавшиеся здесь после Второй мировой по соседству с российскими же калмыками. Одни построили православный храм, другие — по соседству — буддийский дацан.
Здесь можно встретить тех, кому за 100 лет от роду. Некоторые — с титулами, но их уже по пальцам можно пересчитать. На надгробных плитах на местных кладбищах — известные в России имена.
И если в центральной, например, Америке до ближайщего храма православным приходится добираться 2–3 часа, то здесь ситуация более чем благоприятная. Ведь именно места вокруг Нью-Йорка и в штате Нью-Джерси выбирали — и по сей день выбирают — эмигранты русскоязычные. И здесь никто не спросит: «А есть ли в Америке где помолиться православным?» Люди знают, что есть.
Здесь Юрий с женой Илоной и сыном Виталием живут уже 18 лет. Илона — тоже певица, бывшая солистка Государственного эстрадно-симфонического оркестра Белоруссии, а в детстве — еще и юная актриса.
До этого семья сменила два места жительства, несколько разных работ в трех штатах Америки и несколько приходских храмов.
«Я почему-то по старым временам очень грущу и всегда мечтал жить в таком знаковом русском месте. Район Лейквуд — Джэксон в Нью-Джерси — одно из самых больших поселений первой русской эмиграции. Бывшие офицеры, министры, князья стали заниматься тут сельским хозяйством, устроили несколько ферм. Тех ферм уже нет, на их месте супермаркеты, рестораны и кинотеатры, но остался казачий музей, Русский дом „Родина“ — бывший центр помощи эмигрантам и культурный центр для подрастающего поколения. С одной стороны, такая связь времен стала для нас неожиданной, а с другой — я мечтал о такой связи».
Несоветское детство
— Родился я в замечательной семье. Первые 6 лет, до 1969 года, мы жили в Минске, в квартирке при Свято-Духовском кафедральном соборе. Настоятелем собора служил в те годы мой дедушка — митрофорный протоиерей Виталий Богаткевич.
Что мне запомнилось из детства, так это «дедушкина атмосфера»: его теплые объятия, любая мелочь, которой он придавал воспитательный элемент. Угощал дедушка меня шоколадом — я не мог разорвать обертку, достать шоколадку и съесть ее. Мне нужно было аккуратно разрезать обертку и предложить шоколад старшим, а потом уже съесть самому.
Если мы ходили гулять в лес, то обязательно там что-то мастерили. Однажды он рассказал мне случай, каторый меня очень поразил. Как-то в детстве друг пригласил его на охоту и ранил там уточку. Это так его потрясло, что с тех пор он никогда на охоту не ходил и меня учил, что любая жизнь имеет ценность, и сам очень трепетно относился и к людям, и к животным.
Дедушка был из рода польских князей, которые в 1863–64 году после восстания были высланы из страны в Россию. Там они позже обзавелись семьями и стали селиться ближе к польской границе — в Белоруссии.
Родился дедушка в семье священника — иерея Константина Богаткевича. В начальной школе он учился в Петрограде — там у прадедушки был приход. Потом семья 1918 году, спасаясь от голода, переехала в Белоруссию. Все пять братьев дедушки тоже стали священниками.
В 1934-году после рукоположения во иереи, дедушка получил назначение на приход в местечко Столбцы, где служил до 1951 года. Во время немецкой оккупации в Столбцах размещался лагерь военнопленных. В день пленному давали 200 грамм хлеба и тарелку супа, непонятно из чего приготовленного. Ежедневно пленных водили на погрузочно-разгрузочные работы, где они трудились по 8 — 12 часов. Тяжелые физические нагрузки медленно убивали их. Каждый день в лагере были смерти. Выпускник Виленской духовной семинарии и магистратуры Варшавского университета, он хорошо знал немецкий и польский языки, мог договариваться с начальством лагеря. Сначала он попросил у немецкого коменданта разрешения отпевать покойных и совершать богослужения в лагере. А бабушка, матушка Нина Ермолаевна, за разовое разрешение коменданта, пекла домашние немецкие булочки (в детстве ее воспитывала гувернантка из Германии, которая научила языку и немецкой кулинарии). Получая в знак благодарности корзину булочек от отца Виталия, комендант разрешал ему проход в лагерь и по праздникам. Так, начавшееся общение с комендантом через «булочки», позволило батюшке затем организовать в Столбцах три пункта ежедневного кормления прихожанами военнопленных, собирать по деревням благочиния медикаменты, продовольствие, одежду и передавать их пленным. Панический страх эпидемий у коменданта дал отцу Виталию возможность размещать больных пленных по домам жителей Столбцов для лечения. После выздоровления они уходили «долечиваться» в лес к партизанам.
В 1951 году семья переехала в Минск, где дедушка был назначен настоятелем Свято-Духова кафедрального собора и секретарем епархиального управления. Служить в те годы приходилось в условиях сталинских, затем и хрущевских «тихих гонений». Отец Виталий был талантливым организатором и проповедником, защитником Церкви. Девять лет он служил настоятелем, но наибольшие проблемы у него начались с хрущевской властью, когда он не давал закрывать Крестовую церковь в Минске, отказался доносить коммунистам на своих собратьев по вере, на прихожан, мешал их планам. Тогда госбезопасность выполняла указания Хрущева по ликвидации Церкви изнутри. За это его наказали и сослали в город Толочин Витебской области.
Там дедушка был настоятелем Покровского храма, ездил служить за 150 километров от Минска до последних дней своей жизни.
Бабушка моя — матушка Нина Ермолаевна Сурвилло — также родом из семьи священника. Ее отец — протоиерей Ермолай Сурвилло служил в городке Леонполь Витебской области. В семье было 8 детей, и некоторые братья бабушки пошли по духовной линии. С конца 1939 года в Западной Белоруссии проходили массовые аресты. Священников, ксендзов зверски убивали. Были даже случаи, когда сажали на кол. Прихожане предупреждали отца Ермолая: «Батюшка, за вами придут! Убегайте!» Но прадедушка помолился и сказал им: «Чему суждено, то будет». В начале июля 1941 года за отцом Ермолаем пришли красноармейцы — в кожаных куртках с красными звездами — и увезли.
Позже стало известно, что его забрали «бойцы» из спецполка НКВД, цель которых была арестовывать людей по спискам, составленным местными коммунистами, и которым было важно количество задержанных. Только за три дня до начала войны было арестовано более 22 тысяч белорусов. 22 июня 1941 года началась война с немцами, а НКВД продолжало арестовывать невиновных. Сфабриковали против прадеда обвинения и через неделю расстреляли. В 2008 году его реабилитировали. Папин брат в Белоруссии получил в архиве КГБ копию «дела» отца Ермолая. Как с ним тогда обращались, видно по изменению почерка подписи арестованного в документах.
— Как проходили праздники и будни подростка из верующей семьи?
— В 1969 году наша семья переехала в район-новостройку. Дедушка часто приезжал ко мне, особенно, когда я болел. В городе дедушка ходил в костюме, летом — еще и в соломенной шляпе с полями. Отец Виталий любил привозить мне шоколадные конфеты с фруктовой начинкой и всегда советовал запивать их водой.
Мне хорошо запомнились рождественские вечера. По местной традиции под скатерть мы клали сено или солому, наряжали елку, дедушка вешал лампочки и восьмиконечную звезду, которую сделал сам.
Рождество у нас в Белоруссии праздновалось особо торжественно. Все постились. А в сочельник готовили постные блюда: любили густой суп из лука и грибов с начиненными грибами «ушками», формой похожими на пельмени. Еще одним популярным постным блюдом, которое появилось под влиянием польских традиций, были «слижики» с маковым молочком. Сначала толкли мак с орехами и медом — получалось маковое молочко. Из постного теста в духовке пекли маленькие пресные булочки — «слижики», которые и заливали молочком. К этому блюду подавали кисель из клюквы. Когда бабушка брала гитару, дедушка — мандолину, пели «Двенадцать разбойников», русские старинные песни. Потом подрос я и стал аккомпанировать им на гитаре.
В то же время, как и все мои сверстники, я слушал группы «Квинс», «Пинк Флойд», «Битлз». В такой атмосфере проходило мое детство.
«Сябры»
— Как вы пришли в ансамбль Сябры?
— Еще в школе я участвовал в художественной самодеятельности, сочинял песни, делал аранжировки. Даже пел в ресторане. В 15 лет меня заметил один из саксофонистов группы «Сябры». В то же время меня прослушали и «Верасы», а в армии — и «Песняры». Владимир Мулявин пригласил меня в студиию при ансамбле.
После школы я поступил в Минский институт культуры на факультет дирижирования академическим хором. Через 4 года меня направили на службу в армию… в Минск, хотя никoго об этом в военкомате не просил. Мои друзья служили в музыкальном оркестре «Ровесник» при штабе ПВО в Минске, они как раз демобилизовывались и им нужна была замена. Руководил оркестром известный в то время прапорщик Юрий Ламброзо. И если некоторые вспоминают об армии как о чем-то страшном, то у меня об этих полутора годах службы остались только хорошие впечатления.
Уже после армии Анатолий Ярмоленко пригласил меня в действующий ансамбль «Сябры». Там я проработал с 1986-го по 1992 год. Это была очень хорошая школа. У «Сябров» тогда был самый пик популярности, и мы давали огромное количество концертов. Для Гомельской филармонии мы обязаны были отработать 103 концерта в квартал — без фонограмм, разумеется, которых тогда не было. Работали мы в одном городе — и сразу переезжали в другой.
Первая моя аранжировка — песня «Вода, вода, студеная вода…» музыка Олега Иванова, стала хитом. Потом последовали аранжировка за аранжировкой: «Малиновая лето» Леонида Захлевного, произведения Игоря Лученка и других композиторов.
— Поясните, пожалуйста, какое значение для песни имеет аранжировка?
— Аранжировка — это то, что из мелодии, написанной композитором, делает песню: раскладывает мелодию на многоголосье, придает ей драматизм и динамическое развитие.
Работая в «Сябрах», я делал многочисленные аранжировки песен, но у меня было желание самому писать и писать о том, что мне дорого. Шесть лет я проработал с Анатолием Ярмоленко в «Сябрах». После того, как часть коллектива ушла, мы создали группу «Рождество». Название символичное: это и рождение коллектива, и мой лбимый праздник Рождества Христова. Название также накладывало на нас обязательства фильтровать репертуар. Поэтому я старался включать песни со смыслом. В 1993 году, работая в Германии, я написал песню «Лодка белая» на стихи Владимира Некляева, которую с тех пор постоянно исполняют белорусские певцы на своих концертах, а также на фестивале «Славянский базар».
Школа смирения
— Когда вы отправились в Америку и как вписывались в американскую действительность?
— В 1996 году бывший бас-гитарист ансамбля «Песняры» Борис Бернштейн пригласил меня несколько лет поработать в Америке. Я согласился, потому что в Белоруссии тогда было сложно заработать на концертах. Я к тому времени уже подрабатывал в Государственном эстрадном оркестре Белоруссии под руководством Михаила Финберга, где Илона была солисткой. В то время мы часто ездил в Германию, cотрудничали с немецкими музыкантами и часто выступали у бывших русских на вечеринках. Потом на такой гонорар дома можно было жить целый год.
В Америке нас встретили и мы отправились в Атланту, столицу штата Джорджия, в только что открывшийся русский ресторан «Тройка». Нам оплатили жилье, страховку. Вскоре к одному музыканту приехала погостить жена, верующая. Она говорит: надо найти церковь. Мы нашли церквушку святой Марии Египетской, где я познакомился с отцом Иоанном Таунсендом. Американский бытюшка, отец Иоанн мне очень понравился: добрые глаза, а сам — весь воздушный. Я стал ходить к нему на исповедь и пел в церковном хоре. Он помог многим ребятам из Белоруссии, России, Украины. Некоторые из них стали священниками и сейчас служат в Америке.
В ресторане мы работали с 1997 по 1999 год. Приехала моя семья -жена с трехлетним сыном. Мы даже собрались напротив храма дом покупать. Но к тому времени ресторан закрылся и нас пригласили в открывшийся ресторан в Балтиморе.
Отец Иоанн дал нам адрес местной Преображенской церкви, где я тоже пел в хоре, и мы даже сделали запись и выпустили диск. Но и оттуда пришлось уехать из-за работы. Интересно, что как только в одном месте работа заканчивалась, сразу на горизонте появлялась другая.
Мы переехали в штат Нью-Джерси, где живем уже 18 лет, и до работы — в ресторан «Петр Великий», что в пригороде Нью-Йорка, ездим почти полтора часа в одну сторону. Но это здесь не считается большим расстоянием.
Сначала было морально тяжело. Причем касается это всех — не только русских или выходцев из Восточной Европы. Но интересно, как в Америке «работает» смирение. Это как свежий глоток кислорода, оно открывает входы и выходы.
Хотя… Концерт на сцене не намного отличается от ресторана. Все зависит от того, как ты работаешь. Можно и в ресторане отдавать больше, чем на концерте. Мы в одном и том же ресторане работаем уже 18 лет. У нас интернациональная программа. Поем до 6-ти часов кряду. И люди ходят к нам в ресторан годами, как на концерт.
Вообще все происходящее — это ведь разные этапы нашей жизни. Нам суждено было заниматься творчеством, прикоснуться к славе, когда мы собирали целые стадионы, дворцы спорта, когда за нам бегали поклонницы. И болели мы, потому что на гастроли ехали с юга — в Норильск, и нам кололи антибиотики, потому что у всех была высокая температура, а надо было петь. Было искушение славой, а сейчас надо себя смирять. Здесь начинаешь все сначала, но уже со своим сложившимся взглядом, со своим опытом, своим багажом. И вот что я скажу: если знаешь, что такое послушание, то тебе легче воспринимать ситуацию. Одни этого не понимают, потому и ломаются; кто-то уезжает. Другие сжимают зубы и идут дальше, зная, ради чего или ради кого все это делают.
— Интересно, что много лет назад вы получали визу и вид на жительство как «особо талантливые люди» — есть такая категория визы в Америке, а на самом деле…
— Мы отказались от мысли, что на родине были «особенными»: здесь надо было становиться как все и впрягаться в каждодневную жизнь.
Я продолжаю делать аранжировки для знакомых музыкантов. Мы с Илоной также закончили терапевтическое отделение университета Монтклер и с 2003 года работаем еще и директорами по развлекательным мероприятиям для пожилых людей и людей с ограниченными возможностями в специальных дневных центрах. Терапевтическая программа занятий очень разнобразна. Это занимательная и музыкальная деятельность, в которой задействован мозг, память, ассоциации, моторика, физическая память. У нас есть хор, оркестр, мы организуем концерты. Все это, больных людей очень поддерживает, они общаются и домой идут активные, в приподнятом настроении. Я считаю, что работаю по специальности. Оказывать людям психологическую помощь — дело благодарное. Не все же время гастролировать!
— Как живут пожилые в Америке? Разница между тем, как люди стареют в странах СНГ и Америке есть?
— Не важно, где ты живешь — в Америке, Белоруссии, России или любой другой стране. Все зависит от внутренней «копилки» человека. Важно, какие духовные богатства накопил человек за свою жизнь, потому что все накопленное в старости или помогает, или мешает. В любой стране можно увидеть светлого старичка, который на все смотрит широко распахнутыми, как у младенца, глазами. И лик у него одухотворенный. А можно увидеть страшные глаза, в которых отражается весь опустошенный внутренний мир человека. В старости все недостатки усиливаются: одни пожилые люди становятся очень капризными, требовательными, другие, наоборот, более терпеливымы.
— В Нью-Джерси вы тоже пришли в храм. Чем, на ваш взгляд, отличается церковная жизнь в России, странах бывшего СНГ от церковной жизни в православной Америке?
— Когда мы в 1999 год переехали в Лейквуд, я стал ходить в собор святого Александра Невского, где служит протопресвитер Валерий Лукьянов — известный священник, которого рукополагал святитель Иоанн Шанхайский.
Отец Валерий рассказывал, что когда они жили в Китае, туда приезжали агенты из Советского Союза и агитировали вернуться в Советский Союз, но святитель Иоанн не благословил свою паству возвращаться. И почти все из эмигрантов, кто тогда вернулся, погибли. Отец Валерий, тогда еще юноша, был в числе тех, кто, по благословению святителя Иоанна, с острова Тубабао на Филиппинах выехал в США. Владыка Иоанн ездил в Америку и обращался к американскому правительству с просьбой принять русских беженцев из Китая. И святитель добился разрешения на въезд в Америку пяти тысяч русских.
Мы уже более десяти лет живем в Джэксоне, по соседству с Лейквудом, и Свято-Александро-Невский храм является нашим приходским храмом, где я также пою в хоре. Что касается прихожан, старая эмиграция, конечно, оказала свое влияние на их поведение, культуру, даже манеру одеваться в храм.
Наши семейные отношения окрепли в Америке
— Ваш сын вырос в Америке. Делали ли вы что-то, что отодвинуть его ассимиляцию? Как проходило его вхождение в американскую жизнь? Насколько важна семья для детей приезжающих за границу?
Юрий: — Сложно проходило вхождение. Виталий, которого мы назвали в честь моего дедушки, приехал в Америку в трехлетнем возрасте. Он только недавно научался по-русски говорить, а тут оказалось, что никто не понимает, о чем он говорит.
Илона: — Однажды во дворе он подошел к детям, а они с ними не разговаривают, вообще не реагируют на него. Видимо, ему кто-то задал вопрос, а он не ответил. И они стали его игнорировать. Виталик стал сомневаться в себе. Это было страшное потрясение. А он такой человечек, который рос с нами на гастролях, вместо детсада ходил на репетиции эстрадно-симфонического оркестра. Он каждый день присутствовал при фантастических действах. И это была его естественная среда. Он очень быстро развивался, был общительным, много общался со взрослыми, привык к достойному общению. А тут его не воспринимают даже дети. После этого Виталик довольно долго не мог контактировать с детьми. Общаться со сверстниками он начал только когда пошел в подготовительный класс.
— Как вы сами адаптировалась к действительности в одноэтажной Америке?
Илона: — Мы — городские люди, и для нас система провинциального обитания немного неестественна. Но из-за того, что мы много времени проводили в семье, были сфокусированы на работе и воспитании сына, мы мало замечали что-то внешнее.
Правда, не всегда это было возможно. Из дома на работу мы выезжали в пятницу и работали все выходные, а Виталик оставался дома и почти всегда с разными приходящими нянями. Проблема была в том, что часто было очень сложно найти человека, который мог бы находиться с ребенком подряд две ночи. Бывало, что мы его брали с собой, и он спал прямо под колонками на сцене. Утром мы возвращались домой и ложились спать.
Однажды, когда Виталик учился в подготовительном классе, учительница попросила детей рассказать, как они провели выходные. И сын сказал, что родители утром спали. В результате к нам прислали соцработника, чтобы разобраться в ситуации. Меня едва не сочли неблагонадежной матерью. Какие это были переживания! А ведь я, пока ребенок адаптировался к школе, ходила туда в учебные дни и смотрела, как он привыкает, и сама помогала в классе.
Юрий: — Нам вообще было непонятно, что пятилетнего ребенка в школе расспрашивают о подробностях жизни в семье. Виталик так испугался и потом повторял: «Я никогда им больше ничего не расскажу!»
Сейчас Виталию уже 22. Он закончил бизнес-школу Ратгерского университета по трем специальностям: бухгалтерия, финансы и экономика, и с осени начинает работать на Манхэттене, в одной из ведущих мировых финансовых компаний.
Первая любовь
— Что значит для вас семья вне родины?
Юрий: — Для меня семья вне родины — это оторванность от родителей, от общения с родными. Живя в Белоруссии, мы много путешествовали, а здесь стараешься не брать лишнюю неделю отпуска, чтобы не вылететь из ритма оплаты по кредитам.
Илона: — Эмиграция накладывает на человека огромный стресс. В эмиграции все для человека происходит в первый раз. Разлады в семье отвлекают людей от движения вперед, мать отвлекают от ребенка. У нас были свои несогласия, но чаще из-за того, что мы очень переживали друг за друга и старались друг друга чему-то научить. Это неправильно. Потому что когда взрослый человек учит другого взрослого, это приводит к конфликтам, а конфликты надо максимально обходить, особенно в ситуации, когда ты эмигрант. Семья — главный источник, где мы черпаем силы для общения с внешним миром. И если в семье разногласия, то где еще можно найти опору для того, чтобы общаться с этим миром?
— Что помогает вам сохранить семью?
Илона: — У нас у обоих это первая любовь…
Юрий: — Мы познакомились, когда учились в институте. Я был на 3-м курсе, а Илона пришла на первый. У нас был общий хор, когда 2–3 раза в неделю мы собирались в одном зале, и я влюбился в первокурсницу…
Илона: — На самом деле я его увидела на концерте, когда еще училась в школе. Вышел такой красавец в белом костюме и запел песню «Солнце» Яака Йоалы… Я смотрела на него и думала, что не могу влюбляться в таких крсивых. А пел как!
Я очень долго была под впечатлением. И когда мы приехали с картошки и он ко мне подошел знакомиться, я поняла, что это тот самый мальчик, которого я видела на концерте.
— Назовите вещи, которые вам здесь пришлось делать впервые.
Юрий: — Получил права. Здесь, в пригороде, нет общественного транспорта, поэтому машина — это необходимость. Все впервые: дом покупали впервые, машины.
Илона: — У нас обоих в Белоруссии очень сплоченные, дружные семьи. Здесь нам впервые не на кого было положиться, тем более — с маленьким ребенком. Первый наш дом в Нью-Джерси требовал ремонта и мы впервые — своми руками — делали этот ремонт. Здесь, крепла наша семья.
— Какое место в вашей сегодняшней жизни занимает творчество?
— В Америке написал песни «Молитва» и «Ангел-хранитель», «Журавли», а также записал песню на стихи талантливого белорусского поэта Леонида Прончака «Старые храмы» в нашем с Илоной исполнении, музыка Александра Шаха с моими музыкальными добавлениями и аранжировкой.
Но сейчас музыкального творчества, конечно, гораздо меньше, чем до переезда в Америку. На родине родители были рядом и мы занимались только творчеством. Даже если творчество не приносило денег, все равно можно было им заниматься. Кстати, творчество и деньги, как правило, друг с другом не дружат, потому что творчество — это поиск, а зарабатывание денег — ремесло. Когда ты занимаешься творчеством, ты не можешь полноценно работать. Это я понял в Америке. Но вдохновение по-прежнему посещает.
Фото автора и из архива Ю. Богаткевича
Джексон, Нью-Джерси
