С 21 по 25 октября в Москве пройдет телевизионно-театральный смотр «Гоголь сегодня», организатором которого выступает Фонд имени Смоктуновского. Около 30 театров представят более 40 спектаклей по произведениям великого русского писателя. В числе участников смотра московский театр «Новый балет», открывший свой двадцатый сезон спектаклем-фантасмагорией «Нос». Премьера, как нетрудно догадаться, посвящается 200-летию со дня рождения Николая Васильевича Гоголя.
От этого театра всякий раз ждешь чего-то особенного, необычного. Неслучайно же он носит название «Новый балет». В его стилистике органично переплетаются классический и современный танец, пантомима, акробатика, свободное сценическое движение, драматическое искусство. Сплав таких, казалось бы, несовместимых, несочетаемых элементов позволяет художественным руководителям и идейным вдохновителям «Нового балета» заслуженным артистам России Аиде Черновой и Сергею Старухину создавать поистине уникальные спектакли.
Здесь можно услышать шедевры мировой музыки и поэзии (а поэзия — та же музыка), увидеть шедевры мировой живописи и скульптуры. Нигде больше не танцуют Девятую Бетховена, токкаты и фуги Баха, «Времена года» Вивальди, Первый концерт Чайковского, фортепианные миниатюры Скрябина, Концерт для альта с оркестром Шнитке. Нигде больше не ставят балеты по мотивам полотен Босха, Боттичелли, скульптур Родена…
И все это — и музыка, и поэзия, и живопись, и скульптура — оживает с помощью одного-единственного инструмента — прекрасного, совершенного человеческого тела. На языке пластики, изобретенном Черновой и Старухиным, без единого слова можно выразить все, что веками будоражит умы и души, передать всю гамму чувств, страстей, эмоций.
И вот — очередное потрясение. «Новый балет» заговорил прозой! Разумеется, заговорил весьма своеобразно. Да и проза выбрана, прямо скажем, непростая. Николай Васильевич Гоголь. Повесть «Нос».
Определенно они должны были встретиться, не могли не встретиться в космическом пространстве растекающегося времени. Самая загадочная фигура в классической русской литературе и самый неординарный, по крайней мере, в столице творческий коллектив. Проза Гоголя, на редкость музыкальная, поэтичная (для тех, кто подзабыл: «Мертвые души» — поэма!), дерзко вырывающаяся за грани реальности, что особенно ярко проявляется в его петербургских повестях, безусловно, требует для своего сценического прочтения особых изобразительно-выразительных средств. Набором именно таких средств обладает «Новый балет».
Кому бы ещё, кроме Черновой и Старухина, пришло в голову замесить в одной кадушке целый культурный пласт: живые голоса великих русских актеров — Жарова, Яншина, Грибова, Орловой, звучащие в радио-спектакле, записанном на грампластинку в далеком 1951 году; очень сложную, а потому крайне редко исполняемую новаторскую оперу Шостаковича в исполнении хора и оркестра под управлением выдающегося дирижера Геннадия Рождественского; волшебные польки и вальсы Штрауса-сына (тут нельзя не отметить мастерскую работу талантливого, обладающего тонким слухом звукорежиссера Сергея Чернова, собравшего, как пазл, все эти ингредиенты в единую композицию)?! Кто ещё сумел бы вылепить из такого теста крепко сбитое, жаром пышущее, искрометное действо, повествующее о необыкновенно странном происшествии, случившемся в Петербурге марта 25 числа?!
В балете-фантасмагории, поставленном Черновой и Старухиным, все ново, все — откровение и открытие. Но это — Гоголь. Причем прочитанный почти дословно, без всяких «по мотивам». И вместе с тем балет — не иллюстрация к повести. Сверхзадача постановщиков — передать дух, энергетику гения.
Точность попадания в каждый такт мелодии, в каждое произнесенное «в кадре и за кадром» слово — «фирменный» стиль «Нового балета». Движения и даже мимика актеров абсолютно отточены. Каждым жестом — до мизинца! — рисуется характер, образ. Такая высочайшая техника — бесспорное достижение мастера-хореографа Сергея Старухина, талант которого раскрывается, зреет от спектакля к спектаклю.
Вот Невский проспект, пахнущий одним гуляньем, — точно такой, как описан на первых страницах одноименной повести (сочный гоголевский текст на сцене вживую читает Аида Чернова, в прошлом звезда любимовской «Таганки»). В пестрой толпе — все петербургские типы середины 19 века, как увидел и описал их Гоголь: чиновники, дамы, военные, мужики, старухи, гувернеры со своими питомцами… То тут, то там в толпе появляется сам Сочинитель (Дмитрий Лыков) — поглядывает, подслушивает, записывает.
А вот и главный герой — коллежский асессор Ковалев, для благородства и веса именующий себя майором. В исполнении ведущего солиста театра Дмитрия Герасимова Ковалев — склонный к самолюбованию франт, не лишенный амбиций. По правде говоря, Ковалев — сплошная амбиция. Метит в вице-губернаторы и не прочь жениться, когда за невестою случится 200 тысяч капиталу.
За что же свалилось на него такое ужасное несчастье? Почему именно от него сбежал… нос?! (В скобках заметим, что на протяжении всего действа нос актера остается на своем месте, то есть именно между двух щек. Но вот она, настоящая мистика! Мы искренне верим Дмитрию Гарасимову: носа нет!). Для майора Ковалева — это крах всех надежд. Ведь «без носа человек — черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, — просто возьми да и вышвырни за окошко!».
А вот и сам Нос. В шитом золотом мундире статского советника высокомерен, суров и неприступен. По сути же — форменный хулиган. В треуголке с плюмажем, высоких сапогах, с орденской лентой через плечо… и фиговым листком на причинном месте. Эпатирует, дразнит, дурачит благородное общество, появляясь внезапно и внезапно исчезая, показав почтенной публике то нос, но, извините, зад, а то и вовсе неприлично сказать что… Эта роль будто создана для ведущего солиста театра Романа Куликова, виртуозно владеющего техникой танца, легкого, подвижного, прыгучего.
А вот мошенник — жалкий пьяница-цирюльник Иван Яковлевич и грозная супруга его Прасковья Осиповна. В яркой гротесковой манере разыгрывают мизансцену, в которой, собственно, и завязывается вся интрига, Станислав Носов (ну, кто бы ещё мог обнаружить в свежеиспеченной булке столь странный предмет, как не актер, носящий такую подходящую фамилию?!) и Татьяна Полосина, стремительно превращающаяся из сварливой жены в испуганно квохчущую наседку, а затем — в разгневанную орлицу, готовую насмерть заклевать непутевого муженька.
А вот квартальный (Евгений Юркин), то олицетворяющий всю мощь державной власти, выделывая с каменным лицом и словно шпагу проглотив «кренделя» в лучших традициях времен Павла Первого (известного любителя поиграть в солдатики), то проявляющий потрясающую гибкость в вопросах, касающихся улучшения благосостояния своего многочисленного семейства.
А вот штаб-офицерша Подточина (Елена Венская) с дочкой на выданье (Ольга Мясникова). Две утонченные, манерные дамочки, грезящие одна — об эфемерном, абстрактном улане, другая — о конкретном господине, который сделает-таки дочери предложение. Этот дуэт изощренно плетет тонкое кружево (или паутину?) танца вокруг крайне невнятного письма майора Ковалева, заподозрившего штаб-офицершу в волховании.
А вот ещё целый ряд персонажей, сошедших на сцену прямо с гоголевских страниц. Юная барышня (Елизавета Белкина) — весенний цветочек в шляпке легкой, как пирожное. Чиновники газетной экспедиции, куда бедный Ковалев прибегает, чтобы «припечатать» объявление о необыкновенной пропаже, во главе со столоначальником (колоритный образ которого создает Иван Матвийчук) — типичная «канцелярская сволочь», как на удивление точно именовали это сословие в позапрошлом веке, сосредоточенно поддерживающая бессмысленный и бесконечный круговорот бумаг в конторе и якобы крайне озабоченная тем, что «газета может потерять репутацию». Знатная дама, тащащая за руки двух милых мальчиков в бархатных костюмчиках (Татьяна Сложеникина и Екатерина Втулкина), дабы и любопытные до всего на свете детки, естественно, в целях назидательных могли увидеть «редкий феномен», гуляющий в Таврическом саду. Даже всего лишь упомянутый Гоголем Хозрев-Мирза — и тот здесь!
На сцене, как обычно, нет декораций. Они — отвлекают, мешают смотреть, думать, сопереживать. Только минимум реквизита и — свет (художник по свету Андрей Фазлуктинов). Но магия «Нового балета» такова, что воображение дорисовывает виды Петербурга: и праздник Невского проспекта, и людскую сутолоку у Исаакиевского моста, и полутьму Казанского собора…
Поразительно, но в исполнении «Нового балета» столь зримые картины из одной отдельно взятой повести вдруг начинают тянуть за собой целый ряд ассоциаций. В одной, другой, третей сцене угадывается весь Гоголь с его неподражаемым комизмом и трагизмом, мистикой и глубокими философскими размышлениями.
Когда Дмитрий Герасимов невероятной мимикой передает страдания Ковалева, вместе с носом потерявшего лицо, хохот в зале стоит гомерический. Но вдруг коллежского асессора становится жалко до слез. На горизонте маячат трагический образ несчастного Акакия Акакиевича и записки сумасшедшего…
В мизансцене с чиновниками прочитываются знакомые с детства типы из «Ревизора».
И то плывет где-то в сумраке, как в замедленной киносъемке, то летит во всю ивановскую, и эта лихая скачка вдруг переходит в камаринскую, та самая птица-тройка (великолепная работа Алексея Попкова, исполняющего роль извозчика)…
Нет, не зря этот балет назван фантасмагорией! В нем происходят вещи, воистину невероятные. Завсегдатаи уже привыкли: одаренная молодая труппа «Нового балета» может станцевать все, что угодно. Но, видя, как с помощью пластики оживают голоса великих мастеров сцены, просто диву даешься. Так, тело Дмитрия Герасимова — Ковалева «говорит» голосом незабываемого Михаила Жарова. От природы необыкновенно музыкальный, пластичный и при этом наделенный несомненным даром драматического артиста, он слышит мелодику речи, сживается, сливается с ней, и потому так убедителен.
«Мы не танцуем, мы поем музыку телом», — говорят Аида Чернова и Сергей Старухин. И это действительно так. Хор из оперы Шостаковича в исполнении артистов «Нового балета» — яркое тому подтверждение. Пересказать сию мизансцену словами невозможно. Хор, поющий телом, стоит увидеть своими глазами.
Разумеется, венчает придуманную Николаем Васильевичем «чепуху совершеннейшую» счастливый конец, известный каждому школьнику. Хотя не так-то все просто, иначе Гоголь не был бы Гоголем. Остаются заданные им вопросы, и «Новый балет» не спешит с ответами на них.
Ну, в самом деле, как авторы могут брать подобные сюжеты? Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы… А все, однако же, как поразмыслишь…
ИРИНА ОРЕХОВА, Москва
