За окнами кафе, глядящими на суровое Тасманово море, по-прежнему бушевал ветер, но здесь, внутри, было уютно и тепло.
Туристы, мокрые, измученные качкой и все-таки счастливые, нетвердо входили в двери, потирали озябшие руки и рассаживались вокруг столиков. Забрызганные соленой водой фотокамеры всех мастей и размеров были полны остановленных мгновений – так же, как и наша. Серые долеритовые скалы, будто бы собранные из множества разновысоких брусков; вскипающая белоснежной пеной волна у подножия этих скал и лоснящиеся спины тюленей, равнодушно провожающих взглядами наш катер, – эти фотографии мы будем потом не раз пересматривать и показывать родным со словами: «Вот настоящая Тасмания». А пока нам хочется лишь одного: горячего супа и твердой земли под ногами.
Наши соседи по столику – немолодая, но не чуждая авантюризму супружеская пара – заводят разговор. Мы рассказываем, что приехали из Мельбурна на пасхальные выходные и что это не первое наше путешествие в самый маленький штат Австралии: несмотря на свои размеры, он таит столько интересного, что можно исследовать его всю жизнь. «А в Музее старого и нового искусства вы уже были?» Нет, отвечаем мы с удивлением, даже не слышали о таком. Собеседники в один голос восклицают, что мы должны обязательно туда попасть, и мы невольно заражаемся их энтузиазмом. У нас в запасе есть еще два дня – неужто не найдется пары часиков на музей?
На следующий день мы ловим капризное тасманийское солнце и до самого заката ездим по окрестностям, но про музей не забываем. Это немного странно, если подумать – музей искусства в Хобарте. Мы уже заходили в один: колониальный особняк, внутри – колониальные же портреты и пейзажи, антикварная мебель из местной сосны и ни одного посетителя. Не за этим люди едут на остров. Они ищут дикой, первозданной природы и ради этого сбивают ноги в походах и доверчиво садятся, напялив спасательные жилеты, в экскурсионные катера.
“Museum of Old and New Art”, сокращенно MONA, находится в пригороде, и мы отправляемся туда во второй половине дня, чтобы потом сразу ехать в аэропорт. Путь наш лежит вдоль полноводной реки Дервент, вверх по ее течению. Одноэтажные жилые районы карабкаются на холмы, растворяясь в густой зелени. Немного поплутав, мы наконец достигаем цели. С дороги музей неприметен, и даже потом, подойдя вплотную, первым делом замечаешь не приземистое здание с зеркальным фасадом, а живописную панораму реки, что открывается от его входа. «Мона» стоит на утесе и укреплена на манер военной крепости – не хватет только пушек. Что ж, попробуем взять эту крепость.
Маленький снаружи, музей оборачивается изнутри бесконечной спиральной лестницей, ведущей куда-то в подземелье. За вход не берут ни цента[1], да еще выдают каждому посетителю по айподу с датчиком местонахождения. В первую минуту идея кажется всего лишь забавной, но спускаясь всё ниже по ступенькам, понимаешь, что заблудиться тут проще простого. В музее полумрак, он весь – как огромная пещера, прорубленная в золотистом песчанике. Первое, что мы видим внизу, – это бар с разномастными креслами, антикварными на вид. Рядом шумит искусственный водопад, короткими толчками извергаясь откуда-то сверху. Падающие струи складываются в слова. Это похоже на остроумную инсталляцию, но рядом нет ни единой поясняющей таблички. Мы обращаемся к музейным айподам – и вот они, названия всех работ, а заодно пояснения к ним, интервью с авторами и бездна другой информации. Я прихожу в восторг от идеи и от самого водопада, который, как оказалось, случайным образом выхватывает слова из поисковых запросов Гугла и в буквальном смысле обрушивает на зрителей потоки информации. Я немедленно нажимаю кнопку «Понравилось» на экране: да, этот музей еще и интерактивный, и ты, едва успев удивиться, начинаешь воспринимать это как должное. Ведь современное искусство нужно и показывать по-новому, разве не так?
Мы спешим дальше, ведь в запасе у нас не так много времени. Пробегаем мимо десятков лампочек, вразнобой мигающих с потолка (кого сейчас удивишь такими вещами?) и за углом тут же вляпываемся во что-то, что искусством назвать уже не поворачивается язык. Пещера, заманив сокровищами, вдруг превращается в мрачные катакомбы, где царят две главные темы музея – секс и смерть. С искусственного дерева свисают натуралистичные до жути окровавленные мученики; таксидермированный ёж, на вид совершенно живой, весь облеплен полуразложившимися останками хищников. Здесь всё извращено, вывернуто наизнанку. Само здание кажется поставленным с ног на голову музеем Гугенхайма: его спиральные галереи ведут не вниз – от купола к земле – а вверх. Отступать некуда, мы бредем по бесконечным лабиринтам в компании таких же сбитых с толку посетителей, и экранчики айподов в их руках вспыхивают, как светлячки. «По крайней мере, тут не берут денег за вход», – пытаюсь я себя утешить и в следующий миг вижу что-то удивительное, и рука снова тянется поставить новомодный «лайк». Отвращение и восторг сменяют друг друга, ты будто летишь на американских горках и из пропасти взмываешь на головокружительную высоту. Последний раз я испытывала подобное очень, очень давно.
Полтора часа, так опрометчиво выделенные на музей, истекают внезапно, и мы понимаем, что не осмотрели и половины. На город уже опустился ранний осенний вечер, жилые районы на другом берегу руки усыпаны огоньками, и нам ничего не остается, кроме как ехать в аэропорт.
Через несколько дней после возвращения мы, неожиданно для самих себя, хватаемся за распродажу авиабилетов, чтобы снова пересечь Бассов пролив. Мы никогда не думали, что полетим на Тасманию только ради музея. Не мы одни – никто не мог предположить, что такое возможно. Однако в 2012, спустя год после открытия «Моны», провинциальный Хобарт попал в десятку рекомендованных к посещению городов мира по версии Lonely Planet, опередив канадский Монреаль. А еще через год количество посетителей «Моны» в полтора раза превысило население Тасмании.
И всё это – заслуга одного человека: Дэвида Уолша.
Жизнь Уолша, как и само его детище, стоящее на берегах Дервента, была полна контрастов. Будущий мультимиллионер родился в рабочей семье, к тому же не самой благополучной, и в детстве был болезненным и мечтательным. После окончания школы он поступил в Тасманийский университет на факультет математики и программирования. На втором курсе друзья попросили его написать компьютерную программу, которая помогала бы им выигрывать в только что открывшемся хобартском казино – первом легальном казино Австралии. Первая попытка оказалась неудачной, однако новые возможности уже захватили Уолша. Он бросил университет и посвятил себя разработке математических моделей для игры на тотализаторе. В стране, где каждый год всё население замирает, следя за скачками, такое применение компьютерной науки кажется естественным. Успех пришел не сразу, но Уолш был терпелив и упорен. Постепенно он сколотил неплохое состояние и решил обратиться к своему второму увлечению – коллекционированию антиквариата. Древние монеты будоражили его воображение еще в детстве, и теперь ничто не мешало ему воплощать свои давние мечты. Тогда же у Уолша впервые появилась идея создать музей.
В 1995 году он купил участок в Берридейле, рабочем пригороде Хобарта, недалеко от того района, где родился сам. На скалистом утесе, усаженном виноградниками, стояла вилла, построенная в середине ХХ века одним из ведущих австралийских архитекторов – Роем Граундом. По иронии судьбы, именно Граунд проектировал здание казино, в котором будущий миллионер впервые сел за игровой стол. С этой виллы и начался Музей старого и нового искусства – уже тогда Уолша интересовал не только антиквариат, но и провокационные работы современных авторов.
Спустя несколько лет коллекция переросла масштабы жилого дома, и Moorilla Museum of Antiquities (так он назывался тогда) закрылся на реконструкцию.
Новый музей вырос вокруг Радужной змеи. Эта работа Сиднея Нолана, одного из самых известных австралийских художников ХХ века, заняла в «Моне» целый зал. Более полутора тысяч маленьких картин – изображений цветов, животных и человеческих лиц – складываются, как частицы мозаики, в гигантское полотно. Лишь отойдя на порядочное расстояние, понимаешь, что перед тобой – бог-творец из древних аборигенских легенд, принявший форму исполинской змеи. Над этим залом музея Уолш разместил свою квартиру с прозрачным полом, чтобы любоваться творением Нолана[2].
«Но почему Хобарт? – спрашивают журналисты у экцентричного миллионера. – Почему вы решили открыть музей именно здесь, а не в Сиднее или в Нью-Йорке?»
«В Нью-Йорке это был бы еще один Гугенхайм, и мой голос, даже усиленный мегафоном, потонул бы в общем шуме».
Так, с легкой руки Дэвида Уолша, самый бедный австралийский штат вдруг обрел сокровище, которому нет равных на тысячи километров вокруг. Его ценность – не только в коллекции, включающей в себя самые изощренные творения человеческого гения, от забальзамированных мумий до инженерной имитации пищеварительной системы. Темные лабиринты «Моны», по замыслу ее автора, – это метафора познания и изменчивости мира. «Я пытаюсь объяснить, – говорит Уолш, – что знания достаются нам нелегко, и даже если ты что-то знаешь или думаешь, что знаешь, всё может измениться в момент».
Мы вновь спускаемся спиральными коридорами «Моны», чтобы затем начать восхождение к свету. В этот раз нам некуда спешить: впереди – целый день, и весь он посвящен музею. Уже слышен знакомый плеск водопада, извергающего слова, а рядом мерцают десятки лампочек. Мы находим в айподе текст, посвященный этой инсталляции, и вдруг видим то, чего не замечали раньше: прибор с двумя рукоятками на длинной штанге. Если взяться за них обеими руками, то ближайшая лампочка вспыхивает и начинает мерцать, повторяя частоту твоего пульса. Через несколько секунд она погаснет в ожидании нового посетителя, а биение твоего сердца подхватит следующая лампочка, чтобы передать по цепочке дальше.
Должно быть, мое сердце и правда осталось там, на берегах реки Дервент. Я точно знаю, что еще не раз вернусь в Хобарт – маленький город на задворках мира, где так причудливо сплетаются контрасты: старое с новым, живое с искусственным, вечное с мимолетным.
[1] Описываются события апреля 2011 года. Сейчас вход в музей бесплатный лишь для жителей Тасмании.
[2] В настоящее время эта работа Нолана убрана из экспозиции, как и упоминавшийся выше водопад.
