Национальный Сад Камелий в Сазерленде уникален. Посажен в 1970-м во время празднования двухсотлетия со дня открытия Джеймсом Куком Ботанического залива. Кроме обширной коллекции камелий, в нём есть скромный, но единственный в мире мемориальный пруд-фонтан в честь жены Кука Элизабет Бэттс Кук.
С Элизабет мы дружим давно. Часто приезжаем к ней в гости на утренний чай. Она принимает нас в чайном домике у своего любимого пруда.
В прошлый визит мы, как обычно, пили чай из лепестков камелий.
— Элизабет, — сказал я, — мы привезли вам привет из Иркутска!
— Откуда? — переспросила Элизабет.
— Из Иркутска... Сибирь…
— А, Сайбириа (Siberia)…
— Там нашлись часы капитана Кука!
Чашка в руке Элизабет задрожала. Она быстро вернула её на блюдце:
— Это странно! Джеймс никогда не был в Сайбирии!
— Мы тоже так думали… Но ведь известно, что после гибели Джеймса на Гавайских островах командование экспедицией принял капитан Чарльз Клeрк, к тому времени сильно страдавший от туберкулёза, и, тем не менее, исполненный решимости довести экспедицию Кука до конца — пройти в Атлантику через северные моря.
Я извлёк из кармана и разгладил на столе распечатку статьи Леонида Пасенюка из сборника «Норд-ост», намедни присланную друзьями. Мой капризный принтер изобразил её слишком крупным затейливым русским шрифтом. Элизабет смотрела на неё с изумлением. Наверное, так разглядывала она обломок австралийского коралла, привезённого Джеймсом из первой кругосветки.
— Корабли «Resolution» и «Discovery» завернули на Камчатку в надежде пополнить трюмы свежими продуктами, — пересказываю я статью, заглядывая в текст.
— Клерк имел рекомендательное письмо от русского морехода Герасима Измайлова, с которым встречались ещё при жизни Кука на Алеутах. Измайлов предупредил чужеземцев «с острову Лондону» о мерах предосторожности при входе в Петропавловскую гавань: «…я им представлял, чтоб по прибытии в гавань отправили ялбот* с поручением им сим репортом, а потом и с кораблём. А естли кораблём пойдут без всякого знания, то будут по ним стрелять ис пушек».
«Ис пушек» русские не стреляли, а оказали англичанам широкое радушие и гостеприимство. Корабли простояли шесть недель, затем ушли в Берингов пролив, пока не уткнулись в сплошные льды, и вынуждены были лечь на обратный курс. «…тем более, что экспедиции был обещан скот, который предстояло пригнать из Нижнекамчатска. Не близкий край, гнали долго. Среди этого скота были две дойные коровы — по слабости здоровья главнокомандующего — для пропитания молоком». Однако капитану Клерку не суждено было отведать камчатского молока: на подходе к гавани он умер. («По его завещанию он был похоронен на берегу Авачинской бухты, хотя, если быть совсем точным, он указывал на деревню Паратунку, но воспротивился местный священник, которому чужеземцы так и не смогли внушить, что Лютер и Кальвин были достойными особами»).
Главным чиновником Камчатки служил в то время Василий Шмалев. Это непосредственно с ним имел дело капитан Джон Гор, возглавивший экспедицию Кука после смерти Клерка. Шмалев впоследствии доносил губернатору в Иркутск: «Оные гости нами с надлежащим почтением приняты и на собственном нашем кочте* содержаны и по здешнему месту, сколько возможно были довольствованы безнедостаточно, в чём они весьма довольными отзывались».
То есть, с англичан не взяли ни гроша, при том, что скот и мука на Камчатке стоили баснословно дорого и позарез нужны были самим камчадалам; для них не жалели ни табака, ни чая, ни сахара, хотя, опять-таки, все продукты шли здесь на вес золота… И вот, наконец, первое упоминание о часах. Капитан Гор подарил Василию Шмалеву «столовые часы, принадлежавшие Куку, на память и в признательность за гостеприимство».
Далее след часов ведёт к двум протоиереям. После смерти Шмалева в 1799 году они перешли к камчатскому старожилу протоиерею Стефану Никифорову. А в 1835-м его навестил переведённый из Иркутска молодой исследователь Сибири и Дальнего Востока протоиерей Прокопий Громов. Никифоров уже был глубоким старцем. Гостю бросились в глаза большие часы «прикреплённые к стене на безыскусственном из лиственничного дерева пьедестале». Их покрывал такой слой копоти, что трудно было разобрать из чего они сделаны. Часы не ходили, и, вероятно, давным-давно. Однако, узнав, что это за часы, какова их историческая значимость, Громов тотчас пожелал их купить. Старец воспротивился, тоже понимая, что не в деньгах выражается цена этого часового механизма. «Нет, - сказал он, - пусть стоят над моей койкою, хотя и не ходят. По смерти моей старайтесь получить их от наследника».
Громов действительно старался. Едва старец умер, за 300 рублей он выкупил-таки часы у его племянника.
Вот тут и началась ещё одна их одиссея. Из Нижнекамчатска морем они были доставлены в Петропавловск. В те годы здесь проживало порядочно иностранцев, как причастных к торговле, так и мастеровых, искавших лёгкой наживы. Они содрали с Громова немалую денежку за очистку часов от полувековой грязи, «чтобы тем отличить бронзовые украшения от деревянных». Часы пошли! И какие это были часы! Завод ключом на восемь суток. «Бой часов с репетицею». Футляр в виде тупоконечной башни из красного дерева на четырёх бронзовых позолоченных лапах. Вдоль по углам бронзовые украшения, сверху в виде человеческой головы, книзу оканчивающиеся гирляндой. Да ещё наверху футляра по углам башенки из красного дерева, отделанные бронзой. Сквозь квадратную прорезь в циферблате «выказывается число месяца». Два кружка с указанием стрелками на слова: «Музыкальный перезвон. Нет перезвона. Бой. Нет боя», (разумеется, по-английски). Выше кружков полукруг, «по дуге которого особая стрелочка показывает дни луны, а под дугою изображена среди звёзд и сама луна, изменяющаяся согласно исчислению дней». Наконец, ещё полукруг, на котором «исчислены» музыкальные пьесы: марши, менуэты, колокольный звон, всего шесть пьес. Какая больше полюбится, можно повернуть нужную стрелку – и через каждые три часа будут повторяться. А хочешь, чтобы музыка играла всё время, тронь «за снурок» с правой стороны футляра.
Вот такие часы — изделие фирмы Eаrdly Norton, что в Лондоне!..
Но хотя часы и пошли, в музыкальном отделе не всё оказалось в порядке, и навести этот порядок в пределах Камчатки было некому. Выручил американский купец Сноу, который в 1843-м отвёз часы на Гавайские острова и возвратил два года спустя в отличном состоянии. (По иронии судьбы, острова, отнявшие жизнь у Кука, оживили его часы). Сноу привёз с часами счёт от мастера Бордмана из Гонолулу «на восемь пиастров за починку да за то, что в починке часы были пятнадцать дней, особая поденная оплата — всего 68 пиастров…»
В 1846 году оставил Громов Камчатку, возвращался в Иркутск. «В течение 35 дней переезда до Охотска носились часы с хозяином на судне «Иртыш» по морю при свирепом осеннем разгуле ветров. От Охотска до Якутска 30 дней везены были зимним путём, 200 вёрст на собаках, 500 вёрст на оленях и 300 вёрст на лошадях». На каком-то переходе часы отстали от Громова и ещё спустя год путешествовали с неким купцом «2500 вёрст на колёсах лошадьми».
Обо всём этом Громов написал в письме газете «Северная пчела» в 1853 году.
Часы продолжали исправно идти у него дома в Иркутске. Остаётся добавить, что были они довольно громоздки: более полуметра в вышину и четверть метра в ширину. Обычные столовые настенные часы, если не считать украшений и хитроумного внутреннего устройства…
Элизабет слушала молча, не отрывая от меня глаз, а в конце произнесла:
— Эти часы висели в кают-компании шлюпа «Resolution». Джеймс перенёс их туда с «Endeavour» для второго плавания, а потом показывал их мне в Плимуте перед третьим походом.
— Значит, то, что я сейчас вам прочитал, фактически, четвёртая кругосветка часов Кука.
— Только, на этот раз без Джеймса…
— Я проведу для вас исследование российских материалов, мы узнаем дальнейшую судьбу часов, — предложил я.
Но Элизабет возразила:
— В этом нет необходимости. Вы, вероятно, сможете определить, что часы переходили из рук в руки каждые 30-40 лет и, может быть, осели в каком-нибудь музее или сгинули при пожаре или наводнении. Это мне не интересно. Я бы хотела остановить время на том моменте, когда Громов писал своё письмо. Мне достаточно знать, что часы живы, что они у сибирского исследователя, что они, как я себе представляю, превратили его жилище в романтическую каюту корабля, тикают и услаждают его слух менуэтами, обозначая ритм его жизни, как первопроходца и просто хорошего человека.
* Ялбот — небольшое гребное судно
* Кочт, кошт — довольствие, обеспечение
P.S. Действительно, история с часами и после Громова продолжалась и продолжается уже около двух веков. В их дальнейшей судьбе много несостыковок, ошибок, белых пятен. А однажды история эта просто превратится в легенду памяти об экспедиции капитана Кука, и всегда будет вызывать благодарность её героям: Чарльзу Клерку, Василию Шмалеву, Стефану Никифорову, Прокопию Громову и, раскопавшему письмо Громова, камчатскому писателю Леониду Пасенюку.
Яков СМАГАРИНСКИЙ, Сидней
