Любимым героем моей мамы был Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Будучи на сносях, она подолгу смотрела на картину в кухне, изображавшую великого путешественника рядом с группой голых папуасов, мечтала, чтобы её сын был так же привлекателен и славен, как он.
И я, действительно, родился похожим, очень похожим на... одного папуаса с этой картины. Видимо, мама одним глазом косила на него чаще, чем следовало. У меня тёмная кожа, волосы растут пучками в самых неожиданных местах, и я физически не переношу законы, установленные белыми людьми. Особенно, в области налогообложения. Но всё остальное у меня, несомненно, от Николая Николаевича.
Это:
1. Моё имя — Николай. Кстати, моего папу тоже звали Николаем: с другим именем он бы никогда не стал моим отцом.
2. Моя счастливая звезда — астероид Маклай (No 3196 по каталогу)
3. Моя неиссякаемая любознательность, толкавшая меня в кружки юных следопытов, где я изучил всё родословное древо Миклухо-Маклая от корней до самого верхнего листочка, от пра-прадеда, запорожского казака Степана Миклухи, до пра-правнука Брайена Потта, живущего в Австралии.
4. Мои редкие художественные способности, обнаруженные со школьной скамьи. На уроке биологии я нарисовал учительницу Этну Сигизмундовну в одежде новогвинейских папуасок, после чего меня наградили прозвищем «этнограф», а Этна Сигизмундовна подарила мне подписку на «Учёные записки Института этнографии имени Миклухо-Маклая». Многолетнее чтение Записок выработало и стиль моих собственных текстов, где я нумерую доказательные абзацы. Как сейчас.
5. Моя неистребимая жажда странствий, которая, в конце концов, прибила меня к берегам Австралии и заставляет каждый год совершать походы в разные уголки континента.
(Если бы мама тогда на кухне не отвлекалась, у меня было бы гораздо больше пунктов для перечисления!)
Попав в Австралию, я был в высшей степени дезориентирован, так как моя путеводная звезда осталась в Северном полушарии. «Ну, и хорошо, — сказал мне внутренний голос, — хватит ходить по чьим-то, пусть даже и очень знаменитым следам. Пора прокладывать свою собственную тропу!» Я прислушался к совету. Всё! Не ищу больше никаких и ничьих следов!
Через некоторое время следы Миклухо-Маклая всё-таки стали проступать на сиднейской почве. Но я от них быстро отворачивался. Поэтому я:
1. Не посетил основанную знаменитым учёным морскую биологическую станцию на берегу залива Watsons Bay.
2. Не постучался в дом номер 25 Wharf Road в районе Birchgrove (Берёзовая роща), где он когда-то жил с семьёй.
3. Не посидел на скамейке в парке имени Миклухо-Маклая.
4. Не поступил в аспирантуру Сиднейского университета, где с моими глубинными знаниями этнографии и антропологии я бы без труда получил Миклухо-Маклаевскую стипендию, ежегодно вручаемую у его бюста в университетском музее его имени.
(Если бы я не отворачивался от следов столь поспешно, у меня было бы гораздо больше пунктов для перечисления!)
Во время моих походов я делаю то, чего мой кумир никогда бы не сделал. Если в палатку заползает неизвестное науке чудище, я не хватаю карандаш для срочной зарисовки, а запускаю в него сапогом, a затем замеряю отпечатки на подошве.
Я долго и много ездил и ходил по Австралии. Всё искал место, откуда начать протаптывать свою собственную тропу. И только в тихом городке под названием Тюросс Хэд мне повезло.
Добрался я туда во второй половине дня и сразу же пошёл на пляж. Я искал редкие ракушки для своей коллекции. Узкая полоса желтого песка между океаном и непроходимым кустарником изобиловала ракушками разного цвета и формы, но, потратив почти три часа, я нашёл только две, заслуживающие внимания. Пляж был безлюден. Стало смеркаться и похолодало от неожиданного сильного ветра. Я никак не мог развернуть палатку: ветер то неистово колотил её о мои ноги, то яростно вырывал её из рук. Ничего не оставалось, как пойти «в люди» и переночевать в какой-нибудь таверне.
Городок был пустынен, как и его пляж. Редко в каком доме тускло светились окна и где-то едва слышно вякали собаки. Ничего удивительного. На дворе — март. Каникулы кончились, отдыхавшие разъехались. Типичный мёртвый сезон. Владельцы всех этих коттеджей живут в Сиднее, Мельбурне, Канберре и сдают их в аренду по интернету. Я был больше, чем уверен: ключи от входных дверей лежат на крыльце, под циновками. Через решётчатую калитку посветил фонариком во двор одного из домов. Со всех сторон вместо забора — зелёные цветущие кусты. Шальная мысль закрутилась в мозгу: а что, если я переночую в этом доме? Кто заметит? А если и заметят, что с меня, папуаса, возьмёшь?
Вот и ключ под циновкой. Я зашёл внутрь, включил свет. Благодать! Окна плотно задёрнуты шторами. Открытая кухня… Даже в глухой сибирской таёжной зимнице случайный бродяга найдёт оставленные предыдущим посетителем спички и замёрзший кусок хлеба. Что же говорить о гостеприимной, тёплой Австралии! Здесь в любом коттедже всегда найдётся чай, кофе, молоко, соки и несколько сортов печенья фабрики "Арнот".
Перекусив, я пошёл выбирать спальню. В самой маленькой из трёх меня ждала
прекрасная незнакомка. Она сидела в кресле в окружении цветочных букетов. То была висевшая на стене увеличенная копия стариной фотографии. На боковой тумбочке, где обычно в комнатах австралийских гостиниц и мотелей помещают библии, покоился большущий альбом в кожаном переплёте. Я стал его листать. Вот и оригинал настенной фотографии. Далее шли вперемежку короткие рукописные заметки, пoжелтевшие вырезки из газет, цветные вкладки журналов. Я листал и листал... до утра.
Женщина на фото оказалась Евой Майлотт, выдающейся оперной певицей, всемирно известной в самом начале прошлого века. Она родилась в Тюросс Хэд... Её сопрано звучало на подмостках самых знаменитых театров Европы и Америки. «... в 1901 Ева Майлотт была приглашена в Санкт-Петербург, где пела для царя Николая Второго...»
В этом доме, куда я так бесцеремонно влез, примадонна отдыхала, возвращаясь из заморских гастролей, и наслаждалась на том пляже, откуда я только что сбежал…
В гости к ней приезжали сиднейские знаменитости. Бывал среди них и «... известный композитор Роберт Эгню с женой Кэтлин О'Коннор, сестра которой, Винфред, была замужем за Александром Маклаем, сыном русского антрополога и исследователя Николаса Миклухо-Маклая...»
Я опешил и разволновался: давно уже не ищу следов русского антрополога и исследователя, его следы сами находят меня. Невидимая, таинственная нить между нами никогда не рвётся...
Между тем, нужно было замести свои собственные следы. Я аккуратно расправил покрывало на кровати, запер дверь, положил ключ под циновку и вышел на улицу.
У соседнего коттеджа остановилась легковая «Тойота». Из неё вышел высокий мужчина, откинул крышку багажника, вытащил рюкзак. Какой-то внесезонный курортник. Когда я поравнялся с машиной, мы поздоровались кивками и улыбнулись друг другу, словно всю жизнь были соседями. Его привлекательное лицо под густыми тёмными вихрами показалось мне знакомым. Где я мог его встретить? Он последовал к калитке, слегка прихрамывая. Боже мой! Да это же копия лорда Байрона!
— Молодой человек! — окликнул я его. Он повернулся. — Прошу прощения за назойливость. Вас зовут Джордж, не так ли?
— Так, — быстро ответил он, нисколько не смутившись.
— Простите меня. Я должен задать вам вопрос, имеющий для меня величайшее значение.
Он молча смотрел на меня.
— Скажите, когда ваша мать была беременной, — я описал рукой большой шар перед своим животом, — смотрела ли она на портрет лорда Байрона?
— Нет, — уверенно ответил он.
Свет перед моими глазами померк.
— Но лорд Байрон был любимым поэтом моего отца, — продолжал он, — в его кабинете висела большая картина, запечатлевшая поэта с группой монахов.
Свет вернулся в мои глаза. Я громко, с нескрываемой радостью воскликнул:
— Да что вы говорите!!!
— Никто не знал и не знает до сих пор названия картины и её автора. Я сейчас восполняю этот пробел. Пересмотрел каталоги всех европейских, американских, австралийских художественных музеев. Пока безрезультатно. На прошлой неделе в галерее Сохо мне дали адрес в Тюросс Хэд: в этом доме видели копию такой картины. Возможно, она с названием. Не хотите зайти вместе со мной?
— С большим удовольствием!
Джордж откинул дверную циновку, поднял ключ, отпер дверь; мы, не задерживаясь в прихожей, нетерпеливо, почти бегом, проследовали в гостиную. Там действительно висела большая, обрамлённая коричневой рамой, картина. Великий Байрон выбирается из лодки на красный ковёр и протягивает руку встречающим его монахам.
— Это она! — крикнул Джордж и кинулся искать надписи. Их нигде не было. Он повернул ко мне обескураженное лицо.
— Велика беда, не скрою, — перевёл я Пушкина на язык Байрона, — но могу помочь я горю... Картина называется «Посещение Джорджем Байроном монастыря мхитаристов близ Венеции» и написал её Иван Константинович Айвазовский.
— Да что вы говорите!!! — теперь воскликнул Джордж.
— Я видел такую репродукцию в Крыму, в Феодосийской галерее Айвазовского. Там сказали, что оригинал полотна — в Ереванской национальной галерее Армении.
Джордж был рад до небес. Я — ещё выше. Но по другой причине. Мы пошли на кухню. Джордж возбуждённо говорил о Байроне, вытаскивая из холодильника дары коттеджа. Я смотрел на лицо Джорджа с нескрываемой завистью: в нем ничего не было от старых армянских монахов... Отец его был более целеустремлённым, чем моя мать. Мужчины, вообще, делают работу добротнее.
Джордж говорил и говорил... и тут мой внутренний голос, который всегда бубнит одно и то же, вдруг вырвался наружу и мы услышали:
— Не хватит ли ходить по чьим-то, пусть даже и очень знаменитым следам? Не пора ли прокладывать свою собственную тропу?
— Что вы имеете в виду? — переполошился мой собеседник.
— Видите ли, — сказал я, — до встречи с вами я полагал, что моё сходство с
одним известным человеком, на портрет которого неотрывно смотрела моя мать, будучи беременной, — чистая случайность. Вы, ваш отец и картина с великим бардом доказали мне, что это не совсем так.
— Простите, — перебил Джордж, подозрительно глядя на меня, — а на кого из знаменитых вы похожи?
Я смутился. Какой ещё вопрос можно ожидать от человека лордовских кровей? Тем не менее, я с гордостью ответил:
— На вождя чернокожих из Новой Гвинеи. Но дело здесь не только во внешности.
— Понятно, — удовлетворился Джордж, — между прочим, много людей спрашивали
не зовут ли меня Джорджем, как вы сегодня утром. Я уже перестал удивляться...
— Вот видите. Теория подтверждается! Мы стоим на рубеже открытия новой науки. Я даже придумал её название: пергенизия — передача генов изображением.
— Но ведь уже давно в народе известно, что беременным не рекомендуется смотреть на страшных зверей и уродцев: ребенок родится безобразным...
— Это всё — поверья, но только наука после истинных, как говорят, клинических испытаний даёт людям единственно правильные советы и решения.
Джордж глубоко задумался.
— Вы, конечно, представляете, что пергенизия принесёт человечеству.
— Да. Это будет революция! Прогрессивнейшая из всех когда-либо случившихся.
— Если все намеревающиеся стать родителями будут смотреть на портреты только
мудрых, добрых, честных, красивых и тому подобных личностей, то в обществе никогда не появятся глупцы, сквалыги, хулиганы, уроды и так далее...
— Не будет междоусобиц и войн, жадных политиков и лживых президентов!
— Нужда в государстве, как в силе, вообще отпадёт!
Возбуждённые, мы одновременно вышли из-за стола, протянули друг другу руки.
Мой внутренний голос, наконец, замолчал.
В Сидней мы возвращались вместе, оживлённо обсуждая ближайшие совместные
действия. На следующий день мы официально зарегистрировали пергенизию и разослали всем Академиям мира сообщения о появлении новой науки, главной целью которой является исследование генетического влияния изображений личности на зародыши человека. Ближайшей конкретной задачей было нами предложено: определение на каком расстоянии, под каким углом, при каком свете и как долго необходимо смотреть на выбранное будущими родителями изображение:
1. До зачатия,
2. Во время зачатия,
3. После зачатия.
(Если бы Джордж не заявил, что этого пока достаточно, у меня было бы гораздо
больше пунктов для перечисления!)
Академии всех стран, кроме одной, ответили нам, с восторгом сообщая, что они уже начали организовывать научные коллективы. Только австралийская Академия, CSIRO, ничего не ответила. Оно и понятно: лейбористское правительство, только что объявившее выборы, опасалось, что публика отвернётся от портретов всех её кандидатов, выставленных на каждом перекрёстке.
Пергенизия была оценена по достоинству, она шла победным шествием по планете. Отмечая первую годовщину науки, в Тюросс Хэд прибыли тысячи её приверженцев из всех стран. Тихий городок превратился в большой, разноцветный, разноликий, шумный улей. По улице, где год назад мы встретились с Джорджем, прошествовал парад. Люди несли портреты:
1. Николая Николаевича Миклухо-Маклая,
2. Джорджа Гордона Байрона,
3. Моей матери,
4. Отца Джорджа.
(Если бы я знал в лицо всех, чьи портреты eщё несли в тот день, у меня было бы
гораздо больше пунктов для перечисления!)
Последней в параде шла группа разукрашенных голых папуасов с портретом своего
вождя; они слегка подмёрзли на ветру, но выглядели очень гордыми за свой маленький народ, внёсший такой неоценимый вклад в науку.
К 145-му дню памяти Н.Н. Миклухо-Маклая (17.07.1846 - 14.04.1888).
Яков СМАГАРИНСКИЙ
