Январь 1983. Ровно тридцать пять лет тому назад... Я работал тогда на стройке электростанции недалеко от небольшого городка Muswellbrook. Компания снимала для меня маленький таунхаус. По вечерам единственным желанием было забраться под одеяло, где не слышно лязга гусениц экскаваторов, уханья трамбующих снарядов, воплей прораба, обнаружившего ошибку в чертежах.
Желание это успешно осуществлялось. Первые две недели. Пока в соседнем таунхаусе не поселилась эмигрантская семья с четырьмя детьми и собакой. В первый же вечер, аккурат к моему приходу, у соседей начался шторм: детей укладывали спать. Это был кошмар, взбудораживший всю улицу. Дети визжали, собака лаяла, папа семейства кричал. Бедлам продолжался более часа. Затем зазвучал высокий протяжный женский голос: мама запела колыбельную. Шум утих. В засыпающем мозгу лениво проплыла ассоциация: «Hа вечернем сеансе в небольшом городке пела песню актриса на чужом языке»…
Я стал приходить на ночлег позже, к началу колыбельной. На последнем куплете мирно засыпал.
Через две недели мелодия песни полностью растворилась во мне со всеми нюансами, а ещё через две — я мог точно повторить все слова, совершенно не понимая их значения.
Вставал я рано, прекрасные местные рассветы встречал по пути на стройку. Только однажды, имея с десяток отгулов, я позволил себе отоспаться и провести остаток дня дома. Когда солнце полностью осветило все углы моей спальни, за стеной у соседей начался спектакль, подобный тому, что разыгрался в первый вечер их появления. Дети визжали, собака лаяла, папа кричал. Бедлам продолжался более часа. Видимо, утренний и вечерний репертуар у соседей был одинаков и не менялся со временем. Я откровенно заскучал по своему полусонному, но тихому предрассветному маршруту на строительную площадку. Наконец, суматошное семейство покинуло дом, стало необычно тихо, словно и жизни никакой уже не было вокруг. Два или три часа — ни звука. И вдруг за стеной раздался отчаянный вой. Оставленный дома пёс выражал свою безмерную тоску. Он буквально пел. Громко, безостановочно. То басом, то сопрано, то с продолжительными переливами, переходившими в подлинный йодль. Вынести такое было выше сил человеческих. Разве что тоже завыть вместе с ним. И я завыл… я громко запел иноземную колыбельную. Пёс сбавил высоту звучания, тихо заскулил и замолк. А я добросовестно исполнил песню до конца и, видимо, без единой ошибки, так как мой слушатель, отлично знавший родную песню и имевший уникальный слух, ни разу меня не прервал.
После моего выступления стало тихо. Пёс успокоился, почувствовав, что он не одинок. А, может быть, заснул под мою имитацию. К вечеру семья вернулась. Я убежал в ночную смену, хотя такое не входило в мои обязанности… Больше я утром не оставался дома до конца командировки.
Этот эпизод после отъезда скоро забылся. Но случай напомнил о нём. В моих коротких поездках по Сиднею я не включаю стереоакустику. Но, когда выбираюсь на загородную трассу, душа просит песен. Так я однажды попал на передачу «Музыка народов мира». Прозвучала заставка — весёлая свадебная песня бродячих музыкантов начала прошлого века, затем ведущий объявил: «А сейчас мы познакомим вас с мелодиями монгольских степей. Послушайте певицу Сарантуяа в сопровождении Лейпцигского симфонического оркестра Гевандхауз».
В кабину со свистом ворвался ветер, налетела песчаная буря, с гиком понеслись всадники, а за ними устремился протяжный высокий голос и полились слова, показавшиеся мне знакомыми. Я прислушался и узнал песню, которую когда-то принял за колыбельную. И странное дело: песня полна стремительного, захватывающего, шумного движения ветра, драматической энергии погони, а мне вдруг неудержимо захотелось спать. Я съехал с трассы, заглушил мотор, забрался на заднее сиденье, положил руки под голову и заснул младенческим сном.
Яков СМАГАРИНСКИЙ
