Минимум четыре вещи непростительно не сделать, попав во Флоренцию.
Первая: не преклонить колено перед её великим гражданином Данте Алигьери. Будь то у церкви Санта Кроче или в нише фасада галереи Уффици, в палаццо Веккьо или перед фресками на стенах зданий в городе.
Вторая: не пройтись по следам наших знаменитых соотечественников, в разное время живших во Флоренции, по крайней мере: Петра Чайковского, Фёдора Достоевского, Андрея Тарковского, а при достатке времени — Николая Демидова и Иосифа Бродского.
Третья: не переполниться впечатлениями и ничего не записать в дневнике:
«Вечер наступил неожиданно. Я стояла на улице св. Леонардо около дома, в котором когда-то жил Чайковский. Нашла его на удивление легко. Но нужно было возвращаться в гостиницу, и я пошла дальше, успевая поглядывать на красивые дома за заборами, на решётки ворот.
Улица освещалась редкими фонарями, но заблудиться было невозможно: петляя, поворачивая, она все равно стремилась в одном направлении: к центру города. И все-таки в каком-то месте я засомневалась, закружилась в крошечных ответвлениях и тупичках, которые возникли на пути. И неожиданно оказалась около старых крепостных стен. Суровых, огромных, тёмных. Куда идти дальше, было непонятно. Прохожих не было. В руках у меня была книга моих стихов. Сколько я кружилась на месте, не знаю, крепостные стены неизменно возникали передо мной. Начиналась паника.
А потом, вдруг, вспышка света у меня внутри, и вот я уже стою перед собором Санта Кроче, где у подножия своей огромной статуи сидит молодой Данте. И у меня не было удивления.
— Вот и повидались, — сказал он. — Каждый, кому надо, лазейку в потоке находит…
— А Достоевский, Чайковский, Тарковский?
— Были, — спокойно подтвердил небожитель.
— Флоренция мучает, — пожаловалась я. — Непостижима…
— Понимаю. Город давно в другом пространстве. На земле было бы невозможно сохранить такую концентрацию красоты, созданной человеком. Человеком тщеславным, мелочным, алчным — этим художник мешал своему творению. Очистить творение от создателя можно только в другом мире: вся Флоренция там… то есть здесь, — скупо улыбнулся Дант.
Я легко поняла. Прямо здесь, на Земле, существует это измерение небес, куда перенесена Флоренция. Паломники не догадываются: поезда прибывают в одно из измерений Рая.
Мы поговорили. Мой итальянский был безупречен. Но итальянский Поэта разжижал кровь: слово бежала по жилам, как пузырьки непередаваемо прекрасного шампанского… Дант протянул мне небольшой прозрачный камень, отливающий фиолетовым, и попросил согреть его в ладонях. На мгновение во мне словно натянулись звенящие струны. А когда я вернула камень, Мэтр сказал, что теперь он прочёл все мои стихи. И неожиданно огненные язычки странного пламени заплясали в книге, выбиваясь наружу и прячась обратно. Книга в руках стала странно объёмной, тёплой, почти горячей, обличая мои намерения, каждую мою мысль в процессе её рождения. И через это я поняла о творчестве больше, чем за всю жизнь.
И ещё несколько уроков я получила в этой беседе. Вечер тёк в безупречности безвременья, проще сказать — вечности. В каждой моей мысли, движении, слове не было мусора. Иногда казалось, что состояние моей неожиданной чистоты и рождает вечность.
Где-то рядом ударил колокол. И Дант сделал последний подарок: на его большой, щедро открытой ладони промелькнули лица всех, кто создавал великую энергию этого города: семейство Медичи, все жители, художники, зодчие, скульпторы, каменотёсы, подмастерья — великие и безымянные.
В следующее мгновение я оказалась у ворот святого Георгия и уже знала, как найти свою гостиницу. Книга была со мной, живая, трепещущая языками пламени. Но это, скорее, сгорал мой мусор, а не сияло слово». (Лариса Патракова)
И четвёртая: не жаловаться на бессонницу:
«Я часто пытаюсь уснуть за пределами ночи
Меж старых галактик, где свалены сны музыкантов,
Но всё заглушая, сквозь музыку голос бормочет:
Мешает мне Данте». (Лариса Патракова)
Яков Смагаринский
