Австралийский солдат Джоу Мэйдли (Joe Madeley) рассказывает об обороне Тобрука и Эль-Аламейнском сражении 1941–1942 годов журналисту Джеймсу Холланду.
— Меня зовут Джоу Мэйдли, у моего отца была ферма на западе Нового Южного Уэльса рядом с городком Уитэли (Weethalle). Мы выращивали пшеницу, разводили овец. Мне было четыре года, когда мы переехали на ферму. С детства я был научен пасти лошадей, с лошадьми я был на «ты». В начальную школу я ходил пешком, в среднюю ездил верхом. В 15 лет я пошел работать на ферму. Возился с лошадьми, ну и с разной техникой, само собой. Еще я играл в регби в школьной команде. Скучать нам было некогда. Заикнись только, что тебе скучно, и отец говорил: «Вот тебе топор, вот тебе дерево! Не возвращайся домой, пока не свалишь его!»
Наша жизнь была счастливой. Хорошо мы жили, хотя время было крутое, часто были засухи, была [Великая] Депрессия, но у нас всегда было достаточно еды. Поскольку у нас были овцы, коровы, то было и мясо, молоко, масло. Мы жили довольно неплохо… Еще выращивали картофель, ловили кроликов.
Потом началась война. Разрешение на уход в армию должен был подписал мой отец, потому что мне было только 19. До этого я никогда не бывал в большом городе, никогда не видел Сиднея.
— Были ли у вас какие-то сомнения в правильности такого выбора?
— Нет. Мой отец был солдатом, который пришел с Первой [мировой] войны. Когда-то я слушал его рассказы о войне и всегда хотел стать солдатом, как мой отец.
— А не было ли у вас таких мыслей: «Это не наша война. Почему Австралия должна вмешиваться в это?»
— Нет, что вы. В те времена Англия была нашей матерью. В школе по утрам поднимали (британский) флаг, и мы салютовали ему. Когда Англия вступила в войну, это означало, что и мы находимся в состоянии войны…
В итоге, я получил телеграмму о том, что мне нужно прибыть в город Уогга (Wagga-Wagga) на призывной пункт. Нас было семь или восемь парней, приехавших туда из Уитэли. Там, в военном лагере, мы проходили боевую подготовку. Жили в палатках. Для начала это была стройподготовка, потом марш-броски, стрельбы. Я всегда хорошо стрелял, как и все мы, сельские парни. У каждого из нас лет с шести-семи было ружье, чтобы охотиться на лис, динго, кроликов.
Отплыли мы из Сиднея на Queen Elizabeth. Меня сразу скрутила морская болезнь, прямо с первой минуты в море… Потом мы остановились в гавани, уже в конце Суэцкого канала, недалеко от Порт-Саида. Там на шлюпках добрались до берега… Было это в апреле 1941-го. Нас на поезде перевезли в лагерь рядом с Газой. Там мы на несколько дней возобновили подготовку, и оттуда нас перебросили в Тобрук.
— Вы чувствовали себя хорошо подготовленным к бою?
— Ну, мы так думали. Мы никогда ни в чем таком не участвовали и были деревенскими ребятами, довольно крепкими физически. Хорошо помаршировали, но от стройподготовки мало пользы, когда ты уже на фронте. Знаете, это учит вас действовать вместе, в одной команде. Начинаешь понимать, что можешь положиться на своих товарищей, и это самое главное.
Я — единственный, кто еще жив из всех моих военных друзей. У меня дома есть фотография, которую сняли, когда мы покидали Тобрук…
Когда мы прибыли на место, мы оказались сразу на передовой, уже в непосредственной близости от немцев. Просто голову нельзя было поднять в дневное время: было слышно, как они переговариваются. Это было наихудшим местом в Тобруке, самым неприятным. Не думаю, что к такой жизни можно было привыкнуть: мы жили в норах, по два человека и из норы в нору можно было только переползти по [неглубокой] траншее. Выбраться из них было невозможно, у многих парней развилась дизентерия.
Нас мучили мухи, блохи. Просто с ума можно было от них сойти. Когда ешь, пытаешься заткнуть ложку в рот молниеносно, а то они все облепят. И у тебя нет шансов получить достаточно воды. Вспоминаю и думаю: «Как мы умудрились выживать там на протяжении восьми месяцев?»
— Что вы чувствовали во время ночного патрулирования?
— Это было хоть каким-то делом, но нужно было оставаться осторожным — знаете, мины-ловушки и прочее… Удивительно то, как ты привыкаешь к этим штукам. Идешь и чувствуешь мельчайшую разницу в грунте под ногами: где-то чуть-чуть мягче. Просто сразу это ощущаешь. А еще они [немцы] были мастерами в пальбе осветительными ракетами. Слышишь щелчок, уже знаешь, что это выпалили ракету, и автоматически падаешь на землю. Все вокруг сразу становится освещенным, но, если ты лежишь на земле, они тебя не увидят.
— Рядом с вами мины падали?
— Да, конечно, такое случалось. Один из моих приятелей был ранен осколком мины. А потом их самолеты все время бомбили гавань, а когда они уходили домой, их стрелки проходились и по нам. Но мало кого этим зацепило. Если ты остаешься под землей и у тебя каска на голове, с тобой все будет в порядке… Но ты все время должен быть начеку. Ни в коем случае не расслабляйся, пока тебя не отправили в тыл. Время от времени нас отводили с передовой. Все время там находиться невозможно.
— И как это происходило? Три недели на линии, три недели в тылу?
— Где-то так, да. В тылу мы играли в Two Up, в крикет, если было место где-нибудь в овраге. Потом тебя могли перебросить на другой участок, который был поспокойнее. На некоторых участках можно было передвигаться выше бруствера… разве что нельзя передвигаться группами.
Как-то раз у нас было с ними перемирие. Ночью мы атаковали, это был не наш батальон, другой, но им крепко вломили по зубам, да и немцам досталось. На следующий день смотрим — напротив нас валяются убитые и раненые, и кто-то вывесил белый флаг. Они сделали то же самое, так что мы вышли и похоронили убитых…
Однажды у нас оказались пленные. Мы сидели и болтали с ними. Они все время жаловались на плохое питание, и мы сказали им, что у нас еда получше. Мы уважали немцев потому, что они были хорошими солдатами, перевязывали наших раненых и ухаживали за ними, если кто-то попадал к ним в плен.
Все австралийцы должны были покинуть Тобрук в октябре, так что мы уже ждали у причала, но судно, которое должно было забрать нас, было потоплено. Нам пришлось возвращаться на передовую, к нашему 13 батальону. Там я попал под трибунал, потому что позарился на продуктовые пайки… Мы [перед уходом] раздали все наши продукты и боеприпасы. Британцы нас схватили: капитан, майор и лейтенант в красных английских беретах. Отвели нас к нашему старому полковнику прямо с ящиками с консервированной колбасой на плечах. Полковник, узнав обо всем, сказал: «Меня не волнует то, что вы стащили продукты, но четверо моих парней дали британцам арестовать себя!» Вот что его возмутило… Но как-то все обошлось.
Осада окончилась 7 декабря. 16 декабря мы вернулись в Тобрук, там было несколько торжественных маршей, сходили мы на кладбище, увиделись с теми, кто там лежал, а затем ушли.
Битва под Эль-Аламейном
— В первую ночь мы остановились на границе Египта и Ливии, где сели на поезд. Ехали мы в вагонах для скота. Никаких сидений, только солома на полу. Потом оказались в Палестине, где провели пару месяцев, вплоть до Рождества. Отдыхали, набирались сил. Все это до того, как Роммель снова двинулся вперед. Тогда-то нас и перебросили назад из Сирии. Когда нас сажали на поезд, мы думали, что едем домой, но вместо этого снова оказались в пустыне.
Мы были последним батальоном, который прибыл под Аламейн, все остальные уже были в боях…
— Сложилось ли у вас какое-то мнение о генералах?
— Да нет, они были где-то позади нас, и у нас с ними контактов не было, пока не пришел Монтгомери. Мы считали, что Монтгомери – этот человек на своем месте, нам всегда нравилось, когда он снимал ту самую австралийскую шляпу: он толком не знал, как ее носить!
— Были ли вы в боях до октябрьского сражения под Эль-Аламейном?
— Да, и довольно часто. Мы устанавливали проволочные заграждения, рыли окопы, стоили укрепления на второй линии обороны, патрулировали, чтобы они [немцы] не подбирались слишком близко. Продолжали рыть окопы, а немецкая артиллерия нас обстреливала. Люди получали ранения, немало парней погибло, хотя мы не были на передовой.
— Вы тогда были рядовым?
— Нет. Рядовым я был в Тобруке. Перед Эль-Аламейнским сражением мы несколько недель подряд учились взаимодействию с танками, и подполковник сказал мне и Тому Данкену (Tom Duncan), что мы с ним примем под команду свои отделения. Я стал младшим капралом (Lance Corporal), а к началу сражения – капралом.
— Многое ли вы помните о самом сражении?
— Артподготовка началась без двадцати десять. Никто из нас до этого не видел ничего подобного. Даже представить себе было трудно, что кто-то (из немцев) уцелеет. Над головой летят снаряды, в небе осветительные ракеты – когда мы пошли в атаку, мы думали, что это будет просто прогулка. Но поразительным было то, что они уже вскоре пришли в себя. Мы тогда потеряли некоторых своих ребят.
Там были минные поля. И они [танки] не могли через них пробиться. Нам пришлось продолжить продвижение вперед, потому что мы шли за огневым валом, и было необходимо держаться за ним вплотную, чтобы не дать джерри (немцам) высунуть головы и снова вступить в бой.
Думаю, я прожил три жизни за 24 часа. В первую ночь мы были без танковой поддержки. Так что мы стали наступать с винтовками и примкнутыми штыками. К тому времени они [немцы] уже вели по нам ответный огонь. Повсюду были огневые трассы, было видно, как летят снаряды. Они освещали местность. Ты думаешь о том, какой из них снесет тебе голову. Думаешь о каждом: «Ну вот, это мой». Но когда продвигаешься вперед, ты должен спрятать эту мысль на задворки мозга, даже когда рядом с тобой зацепило твоего приятеля…
— С вами такое случалось?
— Нас остановила пулеметная точка немцев. Том Данкен вел огонь, у него стали подходить к концу патроны. Джеки Лоу (Jacky Lowe) тащил боеприпасы, и я сказал ему: «Беги к Томми, у него патроны кончаются». Он поднялся, и тут его прошило. Бедный парень лежал и рыдая, звал маму… Я заорал, чтобы подошли санитары с носилками, потому что не имел права останавливаться. Тут наш лейтенант поднялся, чтобы отдать приказ, но в него попали, и он свалился. После это зацепило командира роты, и он начал кататься по земле – парни падали там и тут, везде…
Рядом со стариной Томом лежал убитый малый, и я спросил: «Кто это?». Он был залит кровью, и узнать его было невозможно. Потом появился вестовой и сказал: «Мы отходим назад на позицию, там мы перегруппируемся». Мы отошли и перегруппировались в старых окопах. Долго мы там не задержались, снова пошли вперед, и тут увидели немцев, которые бежали нам навстречу с поднятыми руками. Помню, много их было, пытавшихся спасти свои жизни. Кит Боулз был рядом со мной, и он сказал: «Вот как должно быть. Вот как нужно воевать – гляди-ка на них: бегут, долбаные черти».
Потом они контратаковали еще раз. Джерри стреляли по нам, всюду были видны трассы очередей. И тут Кит заорал… Я забыл про стрельбу и вскочил на ноги. Когда мы покидали Уитэли, мать Кита сказала мне: «Присматривай за Китом, он ведь совсем ребенок».
Я пытался перевязать его, а он крутился на земле от боли. Я попытался перенести его, но он был крупным парнем. Мы упали, он запутался в колючей проволоке, и я запаниковал. Подумал: «Господи, это конец». Кит продолжал орать. Я вспомнил, что говорил мне отец: «Будет туго, но ни в коем случае не паникуй. Запаникуешь – ты погиб». Я вспомнил это, заставил себя успокоиться. Дал Киту пощечину, чтобы он заткнулся, и cказал ему: «Ради бога, не ори, ты нас обоих погубишь». Потом мы избавились от колючей проволоки. Похоже, нас на этой линии осталось всего двое.
Затем откуда-то появился грузовик, за рулем сидел парень, которого я знал раньше. Он помог мне поднять Кита и погрузить его в кузов.
Помню, какой там был смрад от порохового дыма – дышать было нечем…
Тут я увидел, как из тучи пыли кто-то идет по направлению ко мне. Это был Том Данкен. Я говорю: «Том, я думаю, что только мы с тобой и остались в живых». Мы прошли немного назад и залегли в небольшой ямке. Говорю ему: «Том, ты голоден? У меня есть галета и банка говядины в ранце». Вытащил все это, но оказалось, что пуля прошла через мой ранец, пробила банку с говядиной и пару чистых носков… Мы пролежали минут десять, увидели самолеты. Это были янки, и мы подумали: «Ну вы - красавчики, ребята!».
Они сбросили бомбы чуть ли не на нас, мы подлетели в воздух фута на четыре. В других наших взводах от них погибло немало парней, но мы были и там, и тут, и повсюду, так что их [американцев] не за что винить. Там не разберешь, кто и где…
Так тяжко, как в первую ночь, больше не было ни разу. В какой-то вечер нас еще раз контратаковали, мы держались плечом к плечу, многих парней ранило. Мы атаковали противника 29-го или 30-го и взяли его позиции сравнительно легко, хотя потеряли двоих или троих парней. Мы были в полной уверенности, что побеждаем.
Потом прилетел снаряд… и меня закинули в санитарный фургон, а рядом со мной – Тома Данкена. Его ранило осколком того же снаряда. … Это случилось в ночь на 31-е. Осколок вошел в мою ногу и там остался. Когда его вынули, отдали мне в качестве сувенира. Потерял его потом…
— На этом для вас война в Северной Африке закончилась?
— Да, в госпитале, а он был сразу на окраине Александрии, там было чуть ли не всё мое отделение. Потом я выписался из госпиталя, вернулся в батальон, но боевые действия там уже закончились.
После небольшого отпуска в Александрии меня отправили домой на судне Aquitania. В Сидней прибыли 27 февраля [1943 года]. Прекрасный был момент – мы шли по заливу, когда восходило солнце…
Источники: https://www.griffonmerlin.com/wwii-interview/joe-madeley/
http://australiansatwarfilmarchive.unsw.edu.au/archive/1856-joseph-madeley
Сокращенный перевод и литературная обработка
Владимира Крупника
