…Всех чаще мне она приходит на уста И падшего крепит неведомою силой… А. Пушкин
В эти дни Великого Поста, накануне Светлого Христова Воскресенья я хочу рассказать об одном из последних стихотворений Пушкина «Отцы пустынники и жены непорочны». По свидетельству одного из ближайших друзей Пушкина князя П. А. Вяземского: «в последние годы жизни своей Пушкин был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их». Его любимой была умилительная молитва св. Ефрема Сирина.
Незадолго до смерти Пушкин написал «Отцы пустынники и жены непорочны» — стихотворное переложение молитвы св. Ефрема Сирина. Рукопись этого сочинения, без заглавия, с немногочисленными поправками, помечена Пушкиным 22 июля 1836 года, за полгода до его смерти. В конце стихотворения Пушкин нарисовал коленопреклоненного монаха в келье.
Во время северной ссылки на Псковщине, в российской глубинке у поэта произошло духовное озарение. Здесь, в родовом селе Михайловском, Пушкин провел, как он сам сказал, «изгнанником два года незаметных». Он часто посещал, расположенный по соседству Святогорский монастырь — один из самых почитаемых на Руси. Монастырь был основан по велению царя Ивана Грозного в 1569 году. Здесь поэт изучал быт и нравы монастырской братии, прихожан, работал над древними рукописями и летописями, хранящимися в библиотеке Святогорского монастыря. Здесь написал гениальные произведения — «Борис Годунов», «Пророк», «Я помню чудное мгновение» и многие другие. В этой древней русской земле на родовом кладбище Ганибалов — Пушкиных за стенами Святогорского монастыря, поэт нашёл своё последнее пристанище, которое, как святыня, уже почти два века притягивает людей со всего мира.
Жизнь Пушкина, как известно, в последний год была невыносимо тяжела. Материальное положение было безвыходным. Расходы и долги росли в связи с увеличением семейства. Литературные заработки никак не могли его обеспечить. «Историю Пугачевского бунта» почти никто не покупал. Пушкин попал в монаршую «немилость» из-за своих од и эпиграмм. Царь был недоволен Пушкиным и запретил печатать «Медного всадника». Не прекращались наглые ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной, вызывавшие интерес и любопытство публики. Светская общественность преследовала Пушкина оскорбительными сплетнями.
Поэт метался, всячески пытаясь скрыть свои страдания от мук задетой гордости и попранной чести. Даже самые близкие друзья не понимали его. Возможно, в тот знаковый и тягостный год только Богу мог он искренне изливать свою душу. Только с Ним мог общаться без моральных мук и унижений.
В последних стихотворениях, написанных незадолго до смерти, нетрудно заметить, что Пушкина посещает предчувствие близкой кончины. Мысли его принимают религиозное направление. Подобные настроения можно проследить в нескольких задушевных излияниях того же года. В стихотворении «Когда великое свершилось торжество», основная тема — распятие Христа, а в стихотворении «Когда за городом задумчив я брожу», — посещение кладбища, размышление о загробной жизни.
Последние стихотворения поэта проникнуты особым, духовным, религиозным смыслом. Тема милосердия и милости постоянно присутствует в его поэзии. Пушкин обращается к образам высокого религиозного сознания. Одним из таких образов является молитва святого Ефрема Cирина, отшельника, монаха, пустынника 4-го века от Рождества Христова. Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны» впервые было напечатано в V томе журнала «Современник», вышедшего в мае 1837 года, уже после смерти поэта, при помощи его ближайших друзей: Жуковского, Плетнева, Вяземского, Тургенева и Одоевского.
Рассмотрим это стихотворение:
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлететь во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
Последние семь строк — это стихотворное переложение Пушкиным молитвы святого Ефрема Сирина.
В конце прошлого века ученый, богослов, большой почитатель Пушкина Николай Черняев, прочитав переложение молитвы и сравнив с первоисточником, по своему отреагировал на это стихотворение: «Это, конечно, прекрасные стихи, — пишет Черняев, — но если сопоставить их поэзию с поэзией молитвы Святого Ефрема, они не выдержат сравнения и покажутся водянистыми и бледными. Сжатость и сила языка и замкнутость каждой из трех отдельных частей молитвы св. Ефрема Сирина совершенно пропали в пушкинском переложении. Отступления от подлинника, допущенные поэтом, только обесцвечивают его, ничего не прибавляя к его красоте. Воззвание „Владыко дней моих“ не имеет того величия, каким отличается обращение к Богу Ефрема Сирина, „Господи и Владыко живота моего“, и кажется прозаичным в сравнении с ним. „Унылая праздность“ совсем не то, что „уныние и праздность“. Ефрем Сирин просит у Бога избавить его не только от унылой праздности», но от праздности вообще, так же точно он просит о спасении не только от уныния, сопряженного с «праздностью», но и от всякого другого уныния, которое служит первою ступенью к отчаянию и совершенному упадку духа. Эпитет, которым характеризует Пушкин любоначалие (змеи сокрытой сей), великолепен, но, без всякой надобности, растягивает первое прошение молитвы. Последние слова первого прошения у Ефрема Сирина («не даждь ми») представляют образец мощного и выразительного лаконизма, который исчезает в пушкинской передаче — «не дай душе моей». А разве восклицание «О Боже» — то же самое, что «Ей, Господи, Царю»? Да и замену словом «смирение» слова «смиренномудрие» нельзя назвать удачною. Неудачна также замена слов «даруй ми, рабу твоему» словами «мне в сердце оживи». В своем великом смирении Ефрем Сирин не почитал себя «обладателем высших добродетелей и просил не об «оживлении ее в своём сердце», а о даровании ее как последнему грешнику. Выбросив из молитвы слово «раб», Пушкин тем самым стушевал ее церковный характер, придал ей оттенок светскости и не дорисовал той покорности воле Божией, которою дышит молитва великого аскета.
«Здесь трудно не согласиться с комментатором, — пишет наш современник, писатель и историк Валерий Филатов, — первоисточник энергетически мощнее и экспрессивнее, и даже по языку совершеннее, чем его модернизированное и секуляризированное переложение, пусть сделанное самим Пушкиным. Его стихотворение надо воспринимать не как один из образцовых шедевров, а как документ человеческой и духовной эволюции поэта, уже видевшего „Фаворский свет“ и идущего к нему, но все еще остающегося „мирским“, пытающимся осознать увиденное через призму мирского опыта. Дуэль застала поэта на перепутье. И мы теперь не узнаем, куда вела его новая стезя».
В эти дни мир переживает трагедию планетарного масштаба — пандемию коронавируса. Это время полное тревог за жизнь и здоровье человечества. Чувство отчаяния одолевают многих и люди падают духом. «Церковных рецептов от тревоги, кроме самой веры нет. Вера сама по себе приносит успокоение от тревог и беспокойств мира» — сказал известный богослов Андрей Лоргус.
Сейчас уместно вспомнить любимую молитву Пушкина, которая чаще всех молитв приходила ему на уста, и падшего крепила неведомою силой.
С наступающим великим праздником Светлого Христова Воскресения! Мира всем и добра! Христос Воскресе!
Николай Деркач
(под редакцией Марины Кретовой)
