Лев Новиков: «Музыка – это огромный заряд энергии»

---

В конце ноября - начале декабря этого года сиднейский скрипач-виртуоз Лев Новиков даёт в Австралии три сольных концерта. Мне посчастливилось побеседовать с талантливым музыкантом, окунуться в его прошлое и расспросить о будущих творческих планах.

ЖА: Лев, Вы даёте три концерта — в Брисбене, Мельбурне и Сиднее. С какой программой Вы выступаете в этот раз?
ЛН: Программа называется «Шедевры романтической музыки». Я решил исполнять только романтическую музыку, и очень хорошо известную. Почему известную? По одной простой причине: я хочу, чтобы ко мне на концерт пришли люди. Классическая музыка ведь очень много экспериментирует: существует атональная музыка, дедекафонная музыка… Но всё это, на самом деле, не так часто исполняется, и интересно очень узкому кругу людей. Я вижу это по своим выступлениям. Если я сыграю какую-то малоизвестную пьесу, реакция будет… спокойной. Даже если я сыграю очень хорошо. Но достаточно сыграть «Чардаш» Монти, как все в восторге вскакивают с мест. Несмотря на то, что они слышали это много раз. Поэтому мой предстоящий концерт составлен из произведений хорошо известных. Это шедевры мирового репертуара. Есть в этом и недостаток, конечно. Ещё французский композитор Онеггер в своей книге «Заклинание окаменелостей», «окаменелостями» называл людей, которые слушают только всемирно признанный репертуар, и не хотят слушать ничего нового. В его время это было особенно актуально, потому что такие талантливые композиторы как Дебюсси, Мийо, Пуленк были практически неизвестны. Они пробивали себе дорогу с большим трудом. Их не хотели исполнять. А все концерты составлялись, как пишет Онеггер, по принципу «трёх Б»: Бах, Бетховен, Брамс.

ЖА: А у Вас тоже Бах, Бетховен, Брамс?
ЛН: Не совсем. Для этих концертов я выбрал сложнейший репертуар — самые сложные сонаты, написанные для скрипки и фортепиано. Соната Франка — его свадебный подарок Эжену Изаи. Вот ведь какие раньше подарки люди делали… Это произведение настолько глубокое, что отыграв его, чувствуешь себя профессиональным танцором, оттанцевавшем «на публику» непринуждённо, легко и с улыбкой, а на самом деле задыхаясь и обливаясь потом. Соната Брамса, написанная на смерть сына Клары Шуман. У Брамса ведь были очень близкие отношения с женой Шумана. Они были друзьями… Это была та любовь, которая возвышает. И, конечно, всё, что было близко Кларе, было близко Брамсу. «Цыганские напевы» Сарасате, концертный полонез Венявского, вокализ Рахманинова, скерцо Брамса — это всё принадлежит к вершинам технического мастерства. Все эти произведения требуют духовной зрелости и полного технического совершенства. Это архисложная программа.

ЖА: Три концерта в разных городах — это серьёзно. Что Вас привело к такому решению?
ЛН: Я не играл сольных концертов как минимум уже лет семь. И все эти годы меня терзали угрызения совести. Я очень люблю преподавание. Но я всегда помню, что я играю на скрипке, я хочу играть на скрипке. Я не могу представить себе, что в один прекрасный день я не смогу показать своему ученику, как надо правильно сыграть. Кроме того, это чувство вины перед публикой, дань уважения людям, которые меня помнят и любят. И то, что я так долго не выступал с сольными концертами — это просто предательство по отношению к этим людям. Я понимал прекрасно, что беру на себя тяжелейший груз, готовясь к этим концертам. Но я очень счастлив, поскольку снова почувствовал, что я могу играть. Я начал заниматься регулярно, всё свободное время, и семья практически меня не видит.

ЖА: Этот будут сольные концерты или с Вами будут выступать другие музыканты?
ЛН: Это сольные концерты, но в концерте принимаю участие не я один. Со мной выступает пианистка Людмила Белявская. Она — замечательный, очень тонкий музыкант. Мы уже играли с ней вместе на концертах много лет назад — это было в 1990-ых, т. е. уже больше десяти лет прошло с тех пор — и всегда мечтали выступать вместе снова. И этот момент настал. Мы всегда находили какое-то ощущение гармонии, когда мы играли. Мы чувствуем музыку одинаково, и друг друга мы чувствуем с полузвука. А в ансамбле это очень важно. Так было с самого начала, с самых первых нот. Это, конечно, большая удача для меня найти такую пианистку. И, надо сказать, что многие произведения в этом концерте — это камерная музыка, это не скрипичные сонаты. Это произведения для дуэта: скрипки и фортепьяно, где эти инструменты выступают равноправными партнёрами. Там совершенно нельзя сказать, кто ведёт в общем. Даже у Бетховена есть скрипичные сонаты, которые вообще-то в оригинале называются сонаты «для фортепиано и скрипки». То есть сам Бетховен написал сначала сонату для фортепиано, а потом уже скрипку добавил, показав этим, что фортепьяно он всё-таки ставит на первый план. А ещё будет выступать в концерте мой сын — Алекс Новиков. Ему тринадцать лет.

ЖА: Мне довелось однажды слышать Алекса. Скажите, он музыкой с рождения занимается?
ЛН: Когда ему ещё года не исполнилось, он спал на моих руках, пока я занимался с учениками. То есть, можно сказать, что вырос он в моём классе (улыбается). Потом он начал заниматься на фортепиано. Это был его первый инструмент. Его учителем был Виктор Макаров. Это были замечательные, интенсивные уроки. Потом Алекс стал заниматься скрипкой, и мы почувствовали, что мы не потянем два инструмента. Надо выбирать. У меня вообще-то три сына…

ЖА: …и все музыканты?
ЛН: Нет. Старший, Дэниел, играл на скрипке неплохо, но заниматься регулярно — не в его характере. Средний, Юджин, музыку возненавидел с двенадцатилетнего возраста. Только Алекс у нас музыкант. Где-то с пяти лет он стал заниматься музыкой более серьёзно, не раз в три месяца. Мне, конечно, пришлось переучиваться в плане преподавания, потому что сначала я преподавал, как все папаши и… убедился, что родители всё-таки не могут учить своих детей. Как и любой папа, я прекрасно знаю характер своего сына, и вижу, когда он не даёт того, что я требую. А требую я, как и любой папаша, довольно жёстко. В результате были только слёзы, скандалы и испорченное настроение у обоих. Был случай, когда я, пытаясь объяснить, как надо надавливать смычком на струну, сломал ему смычок. И прошло, наверное, года три, прежде чем я изменил свой подход, научился держать себя в руках и стал относиться к нему так, как я отношусь к другим ученикам — терпеливо, не срываясь.

ЖА: Возможно, это того стоило?
ЛН: Безусловно. Сейчас у нас контакт очень хороший. Два года назад я его отдал другому педагогу, потому что в силу своей занятости я мог с ним заниматься, только когда какой-нибудь ученик отменял урок. А ему, конечно, необходимы систематические занятия. И сейчас он учится у профессора Гётца Рихтера. Гётца я знаю много лет. Он был вторым концертмейстером в сиднейском симфоническом оркестре, заведовал струнной кафедрой в Консерватории. Он замечательный музыкант и очень хороший педагог. Основательная немецкая школа — порядок и дисциплина. Но при этом он очень хвалит Алекса, даже чересчур, по-моему. Там, где мне кажется, надо бы хорошенько отругать, Гётц находит какие-то положительные моменты. Вот такое у нас разделение труда. Но я верю, что это всё не напрасно, потому что в свои тринадцать лет Алекс уже завоевал несколько наград на местных конкурсах, выступал в больших концертных залах — St Andrew’s Cathedral, Sydney Town Hall, Goethe Institute. По натуре Алекс — прирожденный солист. Однажды он сказал мне, что любит выступать перед большой аудиторией, как в Town Hall, где его слушали две тысячи человек.

ЖА: Классический пример. Яблоко от яблони… Лев, а как Вы сами пришли в музыку? Расскажите немного о себе.
ЛН: Я родился и вырос в Москве. Музыкой, как и полагается в любой интеллигентной семье, начал заниматься в пять лет. Почему скрипка? Дело в том, что моего двоюродного брата отдали учиться играть на фортепиано. И моя тётя, его мама, решила, что хорошо бы создать семейный дуэт, и подарила мне на день рождения скрипку. И тогда меня повели в музыкальную школу на вступительные экзамены. В школу меня принимать не хотели, потому что сочли, что у меня нет слуха.

ЖА: Честное слово, в это как-то сложно поверить…
ЛН: Может быть, я не совсем понял тогда, чего от меня хотели. Пел, пел, не очень-то и старался. Но, тем не менее, меня взяли условно. Впоследствии оказалось, что у меня абсолютный слух.

ЖА: Вот это больше похоже на правду.
ЛН: Да, благодаря редкому слуху, мне было очень легко учиться. Из районной музыкальной школы меня перевели в Центральную музыкальную школу для одарённых детей. А в четырнадцать лет я перешёл в музыкальное училище при Консерватории к замечательному педагогу Майе Глезаровой. Именно она заложила в меня основы скрипичной техники, которой у меня на тот момент не было. Кстати, там, в музыкальном училище, на один только слух полагаться уже нельзя было: когда в восьми тактах тридцать два случайных знака, надо было сидеть и проверять.

ЖА: Лев, я не один раз слышала, как Вы играете. Признайтесь, ребёнком сколько часов в день приходилось заниматься?
ЛН: До Майи Глезаровой я был очень ленивым (улыбается). И занимался от случая к случаю. Два часа в день — это был подвиг. Правда. А когда я пришёл к Майе Глезаровой, приходилось заниматься всё время. Непрерывно. Она, надо сказать, не стеснялась в выражениях, могла швырнуть всем, что было под рукой. Но она требовала абсолютно справедливо, потому что если ты собираешься стать профессиональным музыкантом, надо к этому относиться с большой ответственностью. Дальше был институт Гнесиных. Там преподавал совершенно потрясающий педагог — Михаил Фихтенгольц. Профессор настоящей старой школы. К нему, на занятия с учениками, приезжали учителя из разных уголков страны специально, чтобы перенять опыт преподавания. То есть каждый мой урок был, по сути, публичным выступлением. Также я учился у известного скрипача Григория Жислина. Он был настолько занятым человеком, постоянно разъезжал с концертами, что однажды, чтобы подготовиться к экзамену, я приехал к нему в Ленинград, где он гастролировал.

ЖА: Он, наверное, удивился…
ЛН: Обалдел! Но назначил мне время, я пришёл к нему в гостиницу, и мы занимались целых два часа, что было достаточно для меня, чтобы уверенно чувствовать себя на экзамене. В то же самое время, параллельно, я преподавал в школе — надо было деньги зарабатывать. Но через три года бросил и дал себе обещание не преподавать до тех пор, пока сам не научусь играть на скрипке хорошо. Хотя дети меня обожали, и мне было очень больно от них уходить. Но дорога в один конец занимала целых полтора часа. А когда ты ещё и сам учишься, это просто невозможно. А потом я поступил работать в Театр Эстрады.

ЖА: Это немного отличается от консерваторской Консерватории…
ЛН: Очень весело было! Я работал у Владимира Старостина в оркестре. Очень хорошо помню молодого Филиппа Киркорова — ему тогда лет восемнадцать было — скромного, застенчивого, с которым можно запросто было поболтать за сигаретой, сидя на подоконнике. Он тогда учился в Гнесинском училище, я — в институте, а поскольку буфет общий, в буфете мы встречались часто. Филипп уже тогда пел очень хорошо. Он чувствует музыку прекрасно. Я встретил и других талантливых исполнителей — Тамару Гвердцители — я восхищался ей всегда, Роксану Бабаян… У Ефима Шифрина на выступлении мы играли в шахматы. Дело в том, что там оркестр сидел на «заднике» сцены, у всех музыкантов стояли такие стоечки плоские, как пульты, а играли мы так: немножко сыграл, потом полчаса перерыв. А на сцене-то сидеть всё равно приходится… А мой приятель был заядлый шахматист. Вот так я научился играть в шахматы. Спасибо Шифрину (смеётся).

ЖА: Теперь я знаю, чем занимаются оркестранты в паузах!
ЛН: А потом началась перестройка. И как раз тогда Арбат, помните, сделали пешеходной улицей. И я загорелся. Мне захотелось попробовать себя в роли уличного музыканта.

ЖА: То-то я думаю, я Вас где-то раньше видела…
ЛН: (Смеётся) Вполне может быть. А нам как раз тогда надо было играть наш дипломный экзамен по квартету. И к ужасу моей мамы я уговорил ребят пойти «обыграться» на Арбате. Но когда мы туда пришли, а уже вечерело, они все перепугались и сказали, что играть не будут. Просто рядом постоят. Ну, и тогда я решил играть один. Собралась огромная толпа. Предлагали мне открыть футляр, чтобы люди деньги бросали. А когда я сказал, что не ради денег играю, мне стали дарить подарки — книги, сувениры, у кого что было. Людям это было в новинку. Ведь тогда это только-только начиналось. Мало кто на улице играл. Интересно, что на следующий день у нас был урок по квартету, и я сказал нашему педагогу Валентину Берлинскому, основателю квартета Бородина, что «они вот струсили, а я сыграл». И он меня поддержал: «Был бы я помоложе, я бы тоже пошёл». И тогда я с гордостью сказал маме, что Валентин Берлинский одобрил мой поступок. Мама, конечно, удивилась, потому что для неё то, что её Лёвочка «поёт и играет на улице», было чем-то ужасным.

ЖА: Но Вас самого это не смущало…
ЛН: Ничуть. Я даже место в оркестре так получил. Однажды я шёл по Арбату с моим папой и двоюродным братом. И мне захотелось их немного развлечь. Достал скрипочку около театра Вахтангова и стал играть. Опять собралась толпа. И была там одна маленькая женщина… Она дольше других слушала. И когда я отыграл румынские танцы Бартока, она подошла и предложила работу в оркестре кинематографии.

ЖА: Пути Господни неисповедимы. Эта дама была…
ЛН: Эта дама, как оказалось, была концертмейстером в государственном оркестре имени Светланова. Это для меня было очень привлекательным предложением, потому что в то время мне хотелось научиться хорошо читать с листа. А именно чтение с листа в оркестре кинематографии является основой — сыграл, забыл, следующее… Главным дирижёром был Эмин Хачатурян, племянник Арама Хачатуряна. Он пришёл на моё прослушивание. Я помню, я обалдел, когда он вошёл в комнату — просто одно лицо с Арамом Хачатуряном. В общем, меня взяли в оркестр. Я, как и хотел, научился читать с листа. Работа была очень интересной, я уже играл соло, на гастроли мы ездили. Хотя иногда приходилось работать по двенадцать часов в день.

ЖА: Лев, Вы ведь работали и в Московском филармоническом оркестре.
ЛН: К тому времени появилось много разных камерных ансамблей. Все они меня приглашали поиграть. Я никому не отказывал. Это было замечательно, потому что я расширял репертуар, набирался опыта и знакомился с интересными людьми. И в одном таком ансамбле я встретил Марка Двоскина — очень интеллигентного талантливого скрипача, с ним всегда было о чём поговорить. Это феноменальный музыкант. Он все партии помнит наизусть. И выучивает их без нот — по слуху. Мы вместе выступали, гастролировали, и однажды он мне позвонил и спросил, хотел бы я работать в Московском филармоническом оркестре. «Конечно, хочу!», — ответил я. Ведь это был один из самых лучших оркестров в Советском Союзе. И так по рекомендации Марка Двоскина я попал в этот оркестр.

ЖА: А в Австралию какие пути Вас привели?
ЛН: Имея на тот момент двух маленьких сыновей и Чечню под боком, было ясно, что сыновья вырастут, а Чечня никуда не денется. И, уже работая в Московском филармоническом оркестре, гастролируя по всему миру, я видел, как люди другие живут, не борясь за урожай. К тому же я понимал, что в любой момент могу стать «невыездным»: к нам всегда были приставлены сотрудники КГБ, и, не дай бог, было сделать что-то не так. Но самое главное — это нестабильность. Больше всего меня подорвал путч в 91-ом году. Я понял, что в любой момент всё может перемениться. И я стал подавать документы на эмиграцию в Америку, в Германию, в Данию даже. А получилось, что приехал в Австралию по программе для особых талантов, собственно говоря, ничего об Австралии не зная, кроме того, что там есть кенгуру. И когда, уже здесь, я увидел Woolworth, я успокоился: раз есть Woolworth, значит страна не пропащая, цивилизованная.

ЖА: А как у Вас с английским было?
ЛН: На уровне индийского таксиста (смеётся). То есть, поскольку я ездил по разным странам, английский у меня был, как вам сказать, «пойманный на слуху». Но я не боялся разговаривать, зачастую прибегая к языку жестов. Конечно, я ходил на курсы, но это обучение было эпизодическим. Самые лучшие уроки английского я получил на работе: меня взяли на службу в Австралийский Институт Музыки, и в мои обязанности входило чтение лекций по исполнительскому искусству и технике игре на струнном инструменте. Так что отступать было некуда. Надо сказать, что публика была понимающая, поскольку в основном это были иностранцы из Кореи, Китая. Да и немногочисленные австралийцы тоже понимали, что я испытываю трудности с языком. Но довольно скоро я стал ловить себя на мысли, что я уже думаю по-английски. Неправильно. Очень смешно. Но по-английски. Сейчас я уже преподаю достаточно свободно.

ЖА: Лев, а есть у Вас любимый композитор? Или, может быть, любимое произведение?
ЛН: Много. Слишком много, чтобы перечислять. Я считаю себя счастливым человеком, потому что я открыт любой музыке, любому стилю, если это действительно профессионально сделано. Я люблю даже тяжёлый рок. Если это профессионалы, это слышно с первой ноты. Если это полу-самодеятельность, это убивает сразу. То же самое и в джазе, и в народной музыке. Вот, например, Люда Воронова, которая играет на цимбалах в оркестре «Балалайка». Она — профессионал. И, любишь ты её инструмент или нет, ты всё равно будешь восхищаться её исполнением. У меня никогда не притуплялось чувство восхищения и радости, когда я играл ту музыку, которую я люблю. Я всегда играл её с восторгом. Что касается композиторов, я верю, что музыка несёт огромную энергетику. И это может подтвердить мой папа (известный художник Ефим Новиков — ЖА), который слушает классическую музыку непрерывно, даже когда занимается с учениками. Она даёт ему огромный заряд энергии. И он переносит эту энергию на картины.

ЖА: То есть это опять же, своего рода, скрябинские вещи — объединение звука и света…
ЛН: Да. Скрябин далеко опередил свою эпоху и поэтому, наверное, так рано ушёл. Это было не его время. Я в свою музыку стремлюсь вложить много энергетики, которая бы помогала другим людям. По своей натуре я, можно сказать, альтруист — мне доставляет удовольствие давать людям. Наверное, это правильное качество для музыканта. С другой стороны, да, я отдаю, но ведь получаю я в десятки, в сотни раз больше. Сколько раз такое бывало, когда после выступления я не мог уснуть из-за того огромного количества энергии, которую я получил от зала. Когда люди аплодируют, они выделяют энергию. И она, как волна, просто накрывает и наполняет тебя до такой степени, что невозможно заснуть. Но чтобы энергию получать, её нужно отдавать обязательно. Вот такой «положительный вампиризм» получается (улыбается). На концертах я отдаю всего себя. Но получаю в тысячу раз больше.

ЖА: И эта позитивная энергетика чувствуется, когда Вы играете.
ЛН: Спасибо. Даже можно простить парочку фальшивых нот (смеётся). Независимо от того, выступаю ли я в ресторане или в большом концертном зале, я заметил, что если я получаю удовольствие и вдохновение от музыки, которую я играю, то и другие люди это получают. Это физическая энергия. Я с этим знаком не понаслышке: моя жена — специалист по биорезонансной терапии. Я, к примеру, очень люблю слушать определённых исполнителей — Владимира Спивакова, Исаака Перельмана, Стерна, Хейфеца. От их игры я всегда заряжался огромной энергией. Удивительно, что при всём своём восхищении Давидом Ойстрахом, и будучи его «внучатым учеником», я никогда не испытывал прилива энергии после прослушивания его музыки. То есть я всегда восхищался его техникой и музыкальным мастерством. Безусловно. А вот такого желания после этого схватить скрипку и играть — не было. Поэтому перед концертами я старался его не слушать (улыбается). А вот Спивакова послушаешь — тепло разливается, и самому сразу хочется играть.

ЖА: Лев, и если можно, несколько слов о Ваших творческих планах.
ЛН: В наших с Алексом планах — новые концерты, новые музыкальные шедевры. На первую половину следующего года запланированы концерты в Новой Зеландии, Аделаиде и Перте. В сентябре мы снова выступим в Sydney Town Hall. И, конечно, я постараюсь впредь держать себя «в форме», помня о людях, которые хотят услышать звуки моей скрипки.

ЖА: Я от всей души желаю, чтобы в каждом городе, где Вы будете играть, у Вас произошёл тёплый взаимообмен энергетикой с Вашими слушателями.
ЛН: Спасибо. Я надеюсь, что это произойдёт.

Концерты Льва Новикова состоятся:

Brisbane — 28 November 2010, 4:00 PM 
Ian Hanger Recital Hall (Conservatorium of music)
16 Russell Street, South Bank

Melbourne — 5 December 2010, 2:30PM
Federation Hall (Victorian College of the Arts)
234 St. Kilda Road, Southbank

Sydney -11 December 2010, 4:00pm
Recital Hall «Music Workshop», Sydney Conservatorium of Music
35 Anderson Street, Sydney (off Macquarie Street)

Детали на сайте www.leonovikov.com и по телефону 0402 870 456