Яхтинг это не спорт, как считают многие. Это, пожалуй, и не экзотическое хобби. Это больше похоже на образ мышления, своего рода религия, даже секта. Она затягивает, обещает райское наслаждение когда-то потом, требует полной самоотдачи сейчас, вытягивает жизненные силы и значительную часть личных средств, разрушает семью (если супруги не вместе под парусом), изредка дарует экстатические ощущения на грани транса. Для инициации требуются: впалые, небритые щеки, выпученные глаза, спутанные волосы, охрипший голос, чрезмерное утомление, сбои в психике. Вход сюда сложен, выход почти невозможен. Но и те, кто вышел, обречены подсознанием до конца дней повторять тайные заклинания — «приведись», «доберись», «заложи бизань фал на утку» и пр. (утку немного жалко, но как же без жертвоприношений).
…Волны, бьющиеся об борт, напоминают повторяющийся звук автомобильной аварии — быстро нарастающий вой тормозов, грохот столкновения, тишина на мгновение, и снова вой, удар, тишина. В момент тишины яхта проваливается в пропасть, кренится на борт и, с началом воя, подхваченная новой волной, опрокидывается на другой борт. Удар — это гребень ледяной волны своей многотонной массой опрокидывается на борт и палубу «Апостола Андрея». Уже были шторма, уже летало по яхте всё, что было плохо закреплено. Но это испытание врезалось в память навсегда…
Я — кок. Моя задача три раза в день накормить свою команду — четырех отважных моряков, плюс отстоять две вахты. В дни этого шторма бывали минуты, когда газовая плита, закрепленная на вращающемся механизме, поворачивалась ко мне своим дном, желая, видимо, выразить свое отношение ко всему происходящему. Мы пробивались к Антарктиде. Позади ледяные поля моря Амундсена, стужа и лишения, обмороженные пальцы на руках и ногах, бросок через ревущие сороковые, неистовые пятидесятые, вопящие шестидесятые широты. Кстати, знаете, почему в этой поговорке не говорится про семидесятые? Не потому, что там тихо. Эти широты ревут и вопят погромче других. Дело в том, что здравомыслящий человек туда не суется!
Этот шторм начался на рассвете 15 февраля 2006 года, когда яхта «Апостол Андрей» совершала свое беспрецедентное плавание вокруг света. Это была третья кругосветка «Апостола Андрея» во главе со своим бессменным капитаном Николаем Андреевичем Литау, и хотя в стальные борта судна били волны всех морей, мне казалось, еще чуть-чуть и они не вынесут натиска разбушевавшегося океана.
А какая красота была всего несколько дней назад! Огромные поля битого льда покачиваются на длинных и пологих волнах. Мы идем под парусом по льду! Микроайсберги весело почесывают уставшие борта «Апостола Андрея», отчего над тишиной этого безжизненного пространства звучит шипяще хрустящая мелодия моря Амундсена. Яхта под всеми парусами скользит по этой девственной чистоте. На горизонте белые горы то ли айсбергов, то ли покрытых ледниковыми шлемами прибрежных гор неизведанного материка — Антарктида.
Говорят, что Антарктиду впервые увидел русский мореплаватель Фаддей Беллинсгаузен с борта шлюпа «Восток». В 1820 году сразу после открытия нового материка, он прибыл в Сидней, а затем отправился на зимовку в теплые широты. Высадиться на Антарктический берег Беллинсгаузен не смог. С борта своего корабля он видел лишь горную цепь, покрытую снегом, не обозначенную на карте. Перед нашими взорами открылась подобная картина. Ясный день в этих местах большая редкость, и тем прекрасней увидеть веселые солнечные зайчики, перескакивающие в брызгах воды и синих льдинках. Как будто не разделяют нас тысячи миль до ближайшего жилья, как будто нет штормов, холода и морской болезни. Только солнечные зайчики и где-то там, в нескольких милях твердая земля… В этих широтах на палубу без большой необходимости никто не выходит. Уж очень мокро, холодно и просто опасно. А тут всю команду на обед не загонишь.
В море Амундсена мы поставили еще один мировой рекорд — пробились до наиболее южной точки Мира под парусом. Никто до нас, ни Кук, ни Беллинсгаузен, никто из современных яхтсменов так далеко на юг не заходил. Мы вышли из границы битого льда и двинулись дальше, в сторону Антарктического полуострова. Благоприятный северо-западный ветер, уверенно дувший несколько дней, сменился на северо-восточный и постепенно затих. Капитан приказал убрать паруса и завести двигатель. Для не особо искушенного моряка вроде меня, в работе двигателя на яхте «Апостол Андрей» есть свои плюсы и минусы. Плюс в том, что качка значительно меньше. Судно идет ровно — реже тошнит. Минус — выхлопные газы. Эти самые газы упорно отказывались покидать судно, и в случае их попадания в организм, выталкивали пищу. Однако на палубе или в кают-компании истинное наслаждение. Кают-компания расположена по центру яхты, поэтому качка там ощущается меньше всего.
Наш капитан немецких кровей. Ну, а кто не слышал о немецкой прижимистости? Возможно это качество у него в крови, возможно благоприобретенное. Как бы то ни было, имея несколько тонн солярки на борту, Литау распорядился выключить двигатель после суток его работы и нашего уверенного приближения к долгожданной Земле. Дул слабый встречный ветер 2–3 балла. Волнение незначительное, около 3х баллов. Мы поставили генную, грот и бизань и пошли в лавировку. Учитывая конструкционные особенности яхты «Апостол Андрей», замечу, что лавировочный угол (то есть угол между направлением ветра и направлением движения яхты) составляет около 120 градусов. Для нас это обозначало, что берег временно отменяется. Через пару дней этого бестолкового ковыряния эхолот нащупал дно — это означало, что мы подобрались к антарктическому шельфу.
Однако встречный ветер усилился и на рассвете 15 февраля перешел в жестокий шторм. Многотонная яхта как белка скакала с волны на волну и, казалось, отрывалась от бурлящей стихии. Все паруса были убраны, капитан приказал поставить только штормовой стаксель — треугольный кусок парусины размером с большую наволочку. Это был единственный день, когда капитан приказал раздать сухой завтрак. О готовке не могло идти речи. Переборки надрывно скрипели, удары волн сливались в непрерывный грохот, все, что не было крепко принайтовано, сорвалось со своих мест, перемешалось в невероятных сочетаниях и скакало по всей яхте. Спасательные жилеты обнимали навигационные книги, перемешанные с банками сгущенки и бутылками из-под солярки. Убирать все это не приходило в голову. Лишь бы самим не убиться. Я впервые попал в такую переделку.
В детстве мы с соседом бегали на соседнюю стройку, затаскивали на высокую кучу песка круглую трубу воздуховода, потом забирались в нее и скатывались вниз. Труба с начинкой скакала по камням и ямам, иногда меняла направление движения, переворачивалась и через минуту — другую вытряхивала нас из своего чрева. Ощущения на яхте во время шторма сопоставимые. Тело, замкнутое в узкое пространство, летит неизвестно куда, удары сыпятся со всех сторон, грохот невероятный. Внезапно переходишь с пола на правую стену, через мгновенье — на левую.
Однако то, что творится снаружи несравнимо с бесчинством внутри. Как я уже говорил, кроме приготовления пищи, я нес две вахты — днем и вечером по 2 часа. Когда настало мое время сменить рулевого, я оделся в обычный наряд — термобелье, комбинезон из толстого полартека, условно непромокаемый яхтенный комбинезон с капюшоном, резиновая куртка химической защиты и прочее. Сверху этого наряда страховочная обвязка с карабином. Со стороны это сооружение напоминает приземистую пилястру в классическом стиле с неудавшейся верхней частью, и вдобавок покрашенную зеленой масляной краской. Едва преодолев трап и открыв люк наружу, я получил мощный удар волной перекатывающейся через борт. При этом добрая сотня литров ледяной воды залетела внутрь нашего островка жизни. Упав на палубу кокпита, чтобы не быть смытым следующей волной, я рывком захлопнул крышку люка. Лишь после этого смог взглянуть вокруг. Сквозь летящую рваную пену над мачтой поднималась серовато-белая громада волны с вершиной, покрытой бурлящей белой шапкой. Влекомая непреодолимой силой, яхта падала в яму под этой волной. Лишенная управления, не имея собственного хода, она, к моему ужасу, постепенно поворачивалась боком к волне. Одним прыжком я добрался до места крепления страховочного карабина. Едва собачка карабина защелкнулась, яхта на мгновение застыла на ровном киле, а затем стремительно понеслась куда-то вперед и вверх, набирая крен и скорость. Рулевой мне что-то кричал, показывая вперед, но слова разобрать было невозможно. Затем едва различимый в пене нос и правый борт «Апостола» погрузился в толщу воды, последовал удар, от которого я снова упал и вместе с рулевым оказался в ледяном водовороте. Мгновение, новый крен, и я понимаю, что началась, возможно, моя последняя вахта. Держаться точного курса почти невозможно. Стрелка компаса вертится как ужаленная, яхта еле слушается штурвала.
Когда я вернулся, многие спрашивали меня, было ли мне страшно? Я честно отвечал: «Да, много раз». Однако чувства, которые посещали меня в тот день, вряд ли можно поместить в обыденное слово страх. Страх смерти велик, но боялся я не смерти, а безмерной мощи стихии. Столь ничтожна эта человеческая скорлупка, в которой теплится жизнь, в сравнении с бесконечным холодом, мраком и мощью разбушевавшихся ветра и волн. Яхта то вздымалась в мокрое небо, то падала в мрачные пропасти, зарываясь до бизани в воду. Эта вахта была бесконечна. Несколько раз я думал — ну все, из этой волны нам точно не выбраться. Молился всем известным мне богам. Несколько раз я думал, что про меня забыли, или все умерли, мне казалось, что я стою на вахте вторые сутки. Обмороженные ноги и руки потеряли чувствительность, непромокаемую рукавицу сорвало и унесло. А шторм, казалось, только усиливался.
Наконец из рубки показался капитан. Едва он открыл люк, как что-то прозвенело слева от меня, и стальной трос бакштага со свистом пронесся во мглу между мной и капитаном. В следующее мгновение наша огромная стальная мачта, лишенная опоры накренилась вправо, а еще через мгновение капитан вырвал штурвал из моих неумелых рук и сменил галс. Мачта встала на место. Недаром Николай был награжден Елизаветой II британской морской медалью Seamanship, получил он и американскую награду The Blue Water Medal и российский Орден Мужества.
В кокпите лежала серьга бакштага из нержавейки диаметром 12 мм. Ее загнуло винтом, мочку обломило. Поломку устранили быстро. Капитан сообщил, что это обычное дело, да и шторм — ничего серьезного. В судовом журнале появилась запись: волнение 10 баллов, ветер 12 баллов. Разорванную серьгу я привез в Москву в память о том шторме.
Ежедневно мы проходили около 150 морских миль, но из-за огромного лавировочного угла почти не приближались к цели — заветной земле. Пропавший континент появилась далекими пиками у горизонта только через пару дней. В лоции были показаны две — три якорные стоянки на входе в островной архипелаг, расположенный вдоль юго-западной оконечности Антарктического полуострова. Но капитан решил идти вперед, не останавливаясь на отдых. Покрытые ледяными шапками острова и айсберги заслонили собой страшный ветер, терзавший океан последние дни. Жизнь стала налаживаться. Впервые после двух месяцев плавания, картина окружающего мира изменилась. Все чаще стали встречаться айсберги самых причудливых форм. Однажды на нашем десяти мильном радаре мы насчитали более сорока красных точек — айсбергов разных размеров. Прошли несколько небольших островов. О, как медленно тянутся последние часы перед встречей с землей! Как волнительно это событие. Как много оно значит. Впервые за долгие месяцы бесконечной серой воды и льда появились черные пятна скал. Я представлял себе Антарктиду, как плато, пустыню, покрытую льдом, но она предстала передо мной горными пиками с такими отвесными скалами, каких я не видел ни на Кавказе, ни в Альпах. Большинство из них покрыты ледниками с трещинами на перегибах и с черным пунктиром боковых морен.
Антарктическая станция «Академик Вернадский» расположена примерно посередине западной стороны Антарктического полуострова. Её прежнее название «Фарадей». «Апостол Андрей» зашел в глубокую извилистую бухту, разрезавшую на две трети островок, где расположилась станция. Окруженная достаточно высокими берегами, бухточка эта прогрелась на редком здесь солнце. Земля!!!
