3 октября 1895 года в небольшой российской деревеньке родился поэт Сергей Есенин. Его земной путь оборвался чёрным зимним вечером в гостинице «Англетер» - всего лишь через тридцать лет.
Среди сетевых интеллектуалов в эти дни считается хорошим тоном походя эдак заявить: а я не люблю Есенина. Если честно, я не вижу смысла в таких заявлениях, особенно в памятные даты.
Не нравится — промолчи; нравится — помяни. Делов-то.
Но вот кажется мне почему-то, что, за редкими исключениями личной литературной идиосинкразии (случается, а как же, я вот Брюсова терпеть не могу), «не любят Есенина» те, у кого в голове застрял этакий школьно-лубочный, кудрявый и синеглазый гармонист на фоне рябин и берёзок. «Сельский час» какой-то в трёх томах, а не поэт.
Интеллектуалу тут не порезвиться. …Отговорила роща золотая, у порога в дёжке квас, чую радуницу Божью, хмельному от радости пересуду нет, белая берёза под моим окном… детский сад, в зубах оскомина, посконно-домотканное, фу.
Ну еще «Москву кабацкую» любят повспоминать: от фолка до шансона один шаг. Не наше. Мы ведь уже выросли, нам бы чего поострее.
Каюсь: когда-то я любила Есенина безрассудно и безоглядно, по-детски, как в наши дни девочки обожают рок-кумиров: с придыханием. Заболела я им, как обычно заболевают, воздушно-капельным путем — забрела от любопытства на Ваганьково, а там, на могиле Есенина, полубезумный старик читал стихи. Истово, страстно, часами. Я встала как вкопанная, да так и простояла, в каком-то смысле — года три.
Ну оно ведь девичье очень, нежное все такое, сиреневое — и страдательное, как же без этого. Даже «паршивую суку», «синие брызги» и «морду» я ему прощала — ну неща-астненький же, это святое.
«Сорокоуст» же и прочие имажинистские выверты я запоминала, но пропускала мимо ушей. «Чёрным человеком» восхищалась, не понимая: чувствуешь мощь, а что там за ней — чёрт его знает, омуты, омуты, мутная, взрослая, ледяная тьма, не разглядишь. Догнало оно меня уже позднее. И только тогда я поняла, как это надо читать.
И только тогда я увидела — в росте, в линейном развитии, в мощном всплеске сумасшедшего таланта — какой невероятный путь поэта был пройден этим запойным мальчиком, от той самой хрестоматийной белой берёзы, с красивостями как положено, до хрестоматийного же красногривого жеребенка — которого не получится понять и принять, пока не проорёшь весь «Сорокоуст» в чистом поле, чтобы голос сломался на вот этом нежнейшем «милый, милый, смешной дуралей…», и не узнаешь в этом жеребёнке — себя.
И только с высоты возраста и женского, чёрт бы его побрал, опыта, видишь разницу между ранней, гладковатой и молодцеватой удалой есенинской песней, и до дрожи простыми, угасающими, ласковыми, потому что без ласки по содранной коже — больно, строками поздней лирики:
Голубая кофта, синие глаза:
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила — крутит ли метель,
Затопить бы печку, застелить постель…
С днём рождения, Сергей Александрович — пусть вам сладко спится там, на Ваганькове. Что до грехов, коих не счесть, так тот старик со стихами — он отмолит.
