Софийский собор — прекрасный, величественный, несравненный русский храм, являющийся сегодня одним из главных символов китайского города Харбина. Построенный в самом начале 1900-х годов, он пережил забвение и разорение, выстоял во времена культурной революции и лишь недавно был восстановлен и признан уникальным историческим памятником, особо охраняемым государством. Мне посчастливилось пообщаться с внуком священника, который сыграл важную роль в постройке Собора Святой Софии, и несколько лет служил в этом храме. Да и сам мой собеседник в детстве прислуживал в Софийском соборе и даже был там главным звонарем.
Александр Сергеевич Хрипко — вице-президент Русского Благотворительного Общества и внук священника Владимира Петрова — поделился своими воспоминаниями и мемуарами своей мамы с читателями «Единения».
— Что может помнить ребенок в 4 года? Не так уж и много. Но дедушку я помню довольно хорошо, правда, воспоминания эти довольно обрывочные. Помню, как мы с мамой ездили на трамвае к нему в гости: в большой дом с просторной столовой и широкими окнами. В его доме часто бывало много людей, так как прихожане и служители церкви собирались там после служб. Особенные воспоминания у меня связаны с рабочим кабинетом деда. Дед был образованным человеком — преподавал в школе, а также писал жития святых. В его кабинете стоял письменный стол с разными канцелярскими приборами, а еще на столе всегда была литая китайская коробка из меди с иероглифами на крышке, наполненная сигаретами (сам дед не курил, но когда приходили посетители, всегда открывал коробку и угощал их). Кстати, эта коробка, а еще китайский нож для разрезания конвертов с того самого стола я бережно храню по сей день. Помню, как я часто сидел на стуле рядом с дедом (для меня подкладывали специальную подушечку) и наблюдал за его работой, затаив дыхание. Часто дедушка водил меня гулять в сад. А большую часть времени мы, конечно, проводили в церкви. Дед был потомственным священнослужителем, еще его дед служил в церкви, как и все мужчины в нашей семье.
Он очень ответственно относился к своему делу, во время его служб я всегда стоял в алтаре, и мне, мальчишке, казалось так трудно выстоять неподвижно столько времени! Я помню, что не смотря на всю его серьезность, дед всегда умел находить общий язык с детьми, любил их, и они тянулись к нему. Для меня же он всегда был особенным. Но не только для меня, я думаю, что и для других людей. Ведь он по сути был новым для прихожан человеком, когда приехал в 1923 году из России, и поначалу был приписным священником (то есть лишь заменял при необходимости других), но позднее его выбрали в основной штат и всегда очень тепло отзывались о нем. А еще у меня сохранились грамоты и благодарственные письма дедушки, в которых сказано о нем очень много хороших слов. Конечно, я горжусь своим дедом!
Из воспоминаний мамы Александра Сергеевича Хрипко Ольги Владимировны:
Я родилась 10 июня 1910 года в селе Ярославка Уфимской губернии. Мои родители, как со стороны отца, так и со стороны матери, были духовные. Моего отца звали о. Владимир Александрович Петров, мать — Мария Феодоровна. Нас в семье было трое: я — старшая — Ольга, второй — брат Серафим и младшая — сестра Евгения.
В селе, в котором мы жили, была церковь в честь Арх. Михаила. Она стояла на большой площади, а напротив, через дорогу, был дом, в котором мы жили. Этот дом не был нашим, он был построен для священнослужителей прихожанами. Дом был деревянный — как строились раньше в России — из цельных брёвен. Двор был очень большой, была баня, погреб-домик — внизу было помещение для льда. Дальше были помещения для коров, лошадей и птиц. Было два амбара.
Праздники у нас проводили очень торжественно, особенно Рождество и Пасху. Конечно, первым долгом, всегда ходили в церковь. В первый день Рождества в России служба в церкви начиналась в три часа утра — кончалась утреня в шесть часов утра, был перерыв два часа, потом начиналась обедня. В перерыве ходили по домам славильщики-ребята, они пели Рождественские песнопения. Мы с братом сидели почему-то на русской печке, слушали ребят, а потом давали им деньги, пряники и сладости.
Великий пост, конечно, соблюдался по всем правилам. Нам, даже ребятам, не давали молоко. Пекли куличи, конечно, пекли большое количество и все больших размеров. Много раздавали бедным. На стол ставили два кулича, пасху, торты, окорок с буквами Х. В. После службы папа освящал куличи и все продукты, что приносили крестьяне, и мы садились разговляться. Утром пили чай всей семьёй, и папа уезжал с крестом к прихожанам, а мы с братом катали с горки крашеные яйца. Под вечер папа возвращался домой. Работник привозили телегу с зерном и крашеными яйцами.
Особенно мне запомнился один вечер… Это было в 1917 году, в феврале месяце. Наш папа был Благочинный и ездил по соседним приходам с ревизией. В этот вечер я с мамой сидела в столовой, мама мне перевязывала руку, где-то я её поранила. Вдруг слышим: колокольчики зазвенели… Я, конечно, закричала: «Папа приехал!». Папа вошёл, поздоровался со всеми и сказал: «Я привёз неприятную новость. Его Величество Государь Император Николай II отрекся от престола». Дальше я ничего не помню, да и была мала разбираться в этих делах — ведь мне было только семь лет. Я была рада, что приехал папа.
На фото:
Священник В.Петров на крыльце храма.
А.Хрипко с дедом В.Петровым.
**
В прошлом номере мы начали рассказывать о священнике Софийского собора в Харбине Владимире Петрове, внук которого, Александр Сергеевич Хрипко, сегодня является вице-председателем РБО. Александр Сергеевич любезно поделился своими воспоминаниями о дедушке, а также мемуарами своей мамы — Ольги Владимировны — отрывки из которых приведены ниже.
«После революции жизнь стала очень тревожная. Часто менялась власть: то белые, то красные, то какие-то зелёные. Много было убийств, очень много погибло священников. Папу (священника Владимира Петрова — прим.ред.) тоже арестовали, но, слава Богу, скоро отпустили — наверное, поменялась власть, так мама потом нам говорила.
Собирались в один день. Помню было воскресенье 19 июня по ст.стилю 1919 года. Папа ушёл служить обедню, а мама петь. Были приготовлены две подводы. На телегу поставили большой сундук, и мама туда складывала вещи, а когда мама пошла в церковь, то сказала мне, чтобы я собирала вещи. Я даже не помню, что я складывала, мне только исполнилось девять лет! Нам всё время говорили, что мы выезжаем самое большее на три месяца.
Итак, мы двинулись в путь на Восток. Куда, зачем, для чего — никто не знал. Ехали, не торопились — все думали, что Белая армия скоро победит, и мы вернёмся домой. Останавливались на ночь в поле, в лесу, где было удобно. Было лето, тепло. Нам, ребятам, было весело, ходили с чайниками, с вёдрами — набирали воду из речки. Старшие варили обед, кипятили чай.
Затем наступили холода. Подъезжаем к реке Иртыш, надо переправляться, а мостов в этом месте не было. Остановились в селе, и папа пошёл узнавать, как переправиться через Иртыш. И вдруг встречаем генерала Бырдина — он у нас останавливался в Ярославке; у него был сын, тоже военный. Папа к генералу с просьбой: как переправиться через реку? Солдат Белой армии в этом месте собралось очень много, все отступали, так как Красная армия наступала. Решили делать искусственный мост через реку. Бросали брёвна, доски, на них бросали сено, потом снег, заливали водой. Так делали несколько дней. Наконец, когда более-менее закрепло, можно было ехать. Ночью. Но ехать могли только военные, частные лица, как мы, должны были остаться. Папа опять обратился к генералу. Он согласился взять две подводы, как военного священника. Лошадей должны были вести; одну телегу вёл папа, а ту, где мы сидели — мама. Нас, конечно, благословили и просили, чтобы мы молились Николаю Угоднику. Мы прижались все трое в кучку и тихонько плакали. По сторонам моста перил не было, на некотором расстоянии стояли солдаты с факелами. Ехать надо было медленно, и одна повозка должна стоять от другой на некотором расстоянии, чтобы не было большого давления на мост. И вдруг кричат: «Стой! Лошадей остановили, и вдруг у нашей повозки лошадь почувствовала что-то под ногами, стала бить ногами. Солдат кричит: „Да тут баба ведёт лошадь. Как она попала сюда?“ Мы услышали, начали сильнее плакать. Папа не может остановить свою лошадь и кричит солдатам, что „я — военный священник, а это моя жена“. Ну, кое-как уговорили и поехали дальше. Мост, конечно, трещит. Наконец, подъезжаем к берегу. Кричат: „Правее, правее поворачивай!“ Папа повернул направо и попал в воду по пояс. Но, слава Богу, вытащили его, и он так в мокрой одежде поехал дальше. На счастье, недалеко от берега было большое село, где была церковь и, конечно, батюшка недалеко жил — так нам сказали крестьяне. Батюшка с матушкой хорошо приняли: накормили, обсушились».
Куда бы ни приезжал Владимир Петров со своей семьей — везде находились добрые люди, которые помогали хоть как-то устроиться, продержаться. Практически все вещи по дороге были потеряны. Не один раз над священником нависала реальная угроза гибели, так как в то смутное время многим он «мозолил глаза», и периодически кто-то грозился расстрелять «попа долговязого». Но простые люди всегда были рады батюшке, который возобновлял службы и крестные ходы в опустевших церквушках. Так, с длинными остановками, спустя 4 года странствий, семья Петровых добралась, наконец, до Харбина.
«Наконец мы приехали в Харбин 2 августа 1923 года — в Ильин день. На вокзале нас встречали дедушка с бабушкой и тётя с семьёй. Радости не было конца… После всех приветствий, поцелуев и обнимания двинулись к дедушке на квартиру. Он служил священником в Софийской церкви, занимал большой дом. Наша бабушка была хорошая кулинарка, наготовила много вкусных блюд, которых мы не ели после выезда с Урала. Разговоров у родителей было много. Я думаю, в первый день всё не могли переговорить.
После смерти дедушки в (1930 году) прихожане Софийской церкви и почитатели папы выбрали его на место дедушки. Папа теперь уже был как штатный священник. В 1931 — 1932 году в Софийском приходе заканчивалась постройка новой церкви, которую начали строить еще в 1921 году. В этом деле большое участие принимали настоятель Софийской церкви отец М.Филологов и наш папа. Настоятель говорил, что папа «у него правая рука».
Да и мама немалую помощь оказывала. Она собирала деньги среди прихожанок и знакомых, покупала материал на облачения священнослужителям и на одеяния всех церковных прислужников. Освящение храма было 25 декабря нового стиля. Торжество было большое. Служило несколько архиереев и много священников. Народу было масса. Все чувствовали какой-то большой подъём, потому что было такое трудное время, а воздвигли такой громадный храм. Особенно чувствовали те, кто близко соприкасался с постройкой этого храма.
В декабре месяце 1945 года папа стал себя плохо чувствовать и 20 декабря скончался. Я с сестрой и тётя были около него. Перед смертью он всё время смотрел на карточку своего сына, который был в Америке. Похоронили папу в Софийской церкви в правом пределе. Там были похоронены все священники, которые служили в этой церкви.
Александр Сергеевич Хрипко, внук священника Владимира Петрова:
«Мой дед по сути потерял в России все, и всю свою жизнь в Харбине тянулся изо всех сил, собирал крохи, чтобы выучить свой троих детей. Но при этом он всегда находил время на общественную работу, благотворительность, очень много сил вложил в строительство Софийского храма. Смотрю на документ — поздравление, которое он получил после своего 30-летнего служения в церкви — вижу, какие теплые слова ему написали, сколько людей подписалось, и на душе тепло от осознания, что прихожане любили моего деда.
Я был в Харбине несколько лет назад и, конечно, пришел в Софийский собор, который внешне сейчас выглядит абсолютно так же, как тогда. Китайцы даже расчистили всю окружающую территорию, и сейчас церковь стоит посередине огромной площади. Кресты на месте, на колокольне висят все колокола. Мне даже разрешили подняться на колокольню, где я когда-то звонил. Нахлынули воспоминания. Вспомнил, как в 15 лет полез менять лампочки на кресте и сорвался, упав на крышу. К счастью, не пострадал, но с тех времен боюсь высоты.
Жаль, что внутреннее убранство не сохранилось — стены и потолок перекрашены, и поверх краски сейчас написаны китайские святые. В самой церкви организован музей города Харбина. А место захоронения моего деда — правый предел — остался нетронутым, и у меня сложилось впечатление, что китайцы даже не знают о том, что сокрыто в земле. И я решил не поднимать эту тему, не тревожить его могилу — он всей душой принадлежал этому храму, здесь и обрел свой вечный покой».
Записала
Светлана ЁЛГИНА
