Концерт Михаила Ярового, Сидней, 12 декабря 2015.
Со мною вот что происходит: хожу, напеваю себе что-то под нос невпопад, выуживаю из закромов старые, давно забытые песни и стихи, дергаю за спутанные ниточки воспоминаний, улыбаюсь. И то и дело повторяю: уж свезло мне, так свезло.
Я все-таки попала, успела доехать в прошлую субботу на концерт Михаила Ярового, автора-исполнителя из Мельбурна, хотя обстоятельства складывались так, что вероятность посещения концерта стремилась к нулю. И теперь в моей бережно собираемой вот уже долгие годы коллекции драгоценных, уникальных, «своих» по высшему разряду людей есть Миша Яровой — и его песни.
И ведь не скажешь сразу, не подумаешь, не угадаешь стальной стержень, яростную волю, сумасшедшую, неудержимую энергию — вот сидит перед вами Миша, такой весь мягкий, скромный, в свитере, с извиняющейся улыбкой, как бы говорящей — я тут вам попою немного, надеюсь, что вы не зря пришли — и песни поначалу это впечатление оправдывают, всё вроде как предсказуемо и ожидаемо: сильный, очень приятного тембра голос, отличное владение инструментом, классическая бардовская тематика (ещё бы, нельзя же сразу вгонять аудиторию в ступор). Первые проблески того, что на самом деле есть Михаил Яровой, появляются, когда он поёт свою «Австралию», с лирическими вставками белого стиха, когда вдруг улавливаешь и радостно принимаешь высокое мастерство, необходимое для удержания внимания аудитории при такой резкой смене ритма и тона -белый стих не раздражает, «не жмёт» (редкость в наши дни, когда свободным стихом пишут все, кому не лень, без контроля поэтического качества), он абсолютно оправдан и искренен.
А потом была «Россия рубцовская». Когда Михаил объявил название, моей первой реакцией было «ох ничего себе мы зашли, как выбираться-то будем?». С есенинской, подумалось, было бы легче: тот уже растащен по хрестоматиям, закован в стандарты, спет и перепет, музеи, памятники, «русский мир по каталогу», есть к чему прислониться, ничем особо не рискуя. А вот к рубцовской поэтике да к его забубённой, горькой и единственной родине так просто не подойдешь — тут и понимать её, грешную, и любить надо, и большое сердце иметь, и чувство меры, и, самое главное — ту самую знаменитую, никем не познанную русскую душу, наличие которой мало зависит от национальности носителя, которая поёт и плачет, и у которой, куда бы ни занесла её судьба, всегда болит Россия.
Мне б коня своего отпустить,
Мне бы землю потрогать руками
Мне бы правды земной пригубить,
Побеседовать со стариками.
Может, что-то откроется мне
В зимних столбиках белого дыма…
Но по-прежнему я на коне,
И проносится родина мимо.
Вот оно, поняла я, идеальное описание ностальгии — той самой, которая может накрыть не только вдали от родины, но и рядом с ней, и внутри неё, то несовпадение движения, когда самое главное, потайное, сокровенное, что составляет её суть и смысл, проходит мимо тебя, пролетает — и не вполне ясно, сам ли ты на коне, или это Русь, вечная птица-тройка, проносится мимо, устремлённая в одной ей известную, непроглядную даль…
Михаил Яровой исполняет песню "Россия рубцовская".
А Михаил продолжал идти по минному полю — во втором отделении были заявлены Щербаков и Высоцкий, два, на мой взгляд, самых сложных для исполнения автора. Щербаков мало того что не прощает огрехов в гитарной технике, так еще и сложен для восприятия, а некоторые песни скорее похожи на головоломные филологические скороговорки, чем на классический бардовский репертуар. Спеть щербаковскую «Австралию» — натуральный подвиг; спеть так, чтобы донести до слушателя с первого раза — вообще на грани фантастики. Думаю, что на запланированном на февраль 2016 года сиднейском концерте Михаила Щербакова будет аншлаг — и во многом это будет заслугой Миши Ярового, исполнение которого ценнее любых реклам и афиш.
Что до Высоцкого — тут все просто: до прошлой субботы я и не думала, что кто-то ещё может это спеть. Пробуют-то многие — и гитара вроде есть с правильным боем, и голос есть, и взрыкивают как положено — ан нет: слушаешь и думаешь — Джигурдой Высоцкого не заменишь, как ни старайся. А дело-то не в гитаре и не в голосе, точнее, не только в них, хотя без них никуда — опять нужна она, душа певца, избитое да измученное слово; душа, наличие которой не определяется и не описывается, но ощущается сразу и без вариантов: вот оно, есть, поехали, на разрыв, навылет, непонарошку. Да и не было у Михаила желания заменить или сымитировать оригинал — он поёт, как дышит, иногда нарочно не так, как у Высоцкого, иногда так, что хочется закрыть глаза и представить себе, что если Владимир Семёныч был жив, он бы, наверное, и сам так спел. Высоцкий — это всегда ножом по живому, так, что сначала очень больно, а потом очень светло, душеисцеляющее, освобождающее, окрыляющее ощущение… Мне было больно. И было светло.
Он врач — и поэтому знает и любит людей: людей нельзя лечить без любви. Как истинный врач, Миша Яровой сделал надрез аккурат там, где надо — ведь не зря его диск, который на концерте удалось купить всего двум счастливчикам (спасибо Почте Австралии), так и называется — «Душеисцеляющее». Он разводит лошадей — и это объясняет его природу. Все конники рано или поздно становятся похожи на лошадей, или же это лошади притягивают к себе родственные души — не знаю. Как бы это объяснить: вот только что было мягкое, доброе, уютное, сахарку дать, потрепать по холке — а через мгновение это огонь и ярость, бешеная мощь мышц в головоломном галопе, сила и красота.
Хотите понять, как это бывает? Приходите послушать Михаила, когда он еще раз будет в Сиднее. Ну или поезжайте в Мельбурн. Оно того стоит.
