Четыре избушки — четыре старушки

В первый же наш дачный уикенд соседки пришли поздороваться да познакомиться. Баба Даша. Баба Паша. Катерина. Маруся. Рады они, дескать, новым людям очень, потому как от одиночества в старости радости мало. Мы тоже гостям дорогим рады. На крошечной веранде самовар кипит. Над кружками с индийско-дефицитным чаем пар поднимается. Печенье московское нежно рассыпается и тает на языке.

— Такого-то печенья у нас не бывает. А чай пьём с травами да вареньем — вот, милости просим, — и баба Катя выставила на стол баночку, — смородиновое. В лесу у нас всякой ягоды много, а собирать мало кто приходит.
— А я вам картошки нашей принесла, прошлого ещё урожая остатки, но хранилась хорошо, не промерзла. — И Маруся рукой указала на чёрную сумку у порога.
— Неужто картошку сами сажаете? Никто не помогает? — поинтересовалась Ольга, моя золовка.
— Так почему Нюрка с дедом своим избу-то вам продали?! Почему слезами обливались?! — В свою очередь спросила баба Паша. И тут же сама секрет этот золотым ключиком и открыла. — Под восемьдесят обоим-то. Поди, картошку содить не под силу стало. И воду носить. И печку топить. Дочка из райцентра приехала, квартиру ей дали из расчёта, что престарелых родителей заберёт. И увезла их в городской дом — плита газовая, вода горячая, машина стиральная. Чисто в раю теперь.
— А нам ехать некуда, — подвела итог дотоле не вступавшая в разговор баба Даша.- Тут мы родились, тут и помрём. По утрам перекличку объявляем: «Жива ли, Катерина?», «Бог не прибрал, Прасковья?», «Как ночевала, Марья?».
— Ну, а молоко-то есть? — Отводя разговор в другую сторону, с надеждой спросила я. — Корову или козу какую держите?
— Да что ты! — В один голос, как о чем-то несбыточном, всколыхнулись женщины. — Уж сколько годов без коров живём. Сил только на огород осталось, на картошку, на лук, на морковь, зелень всякую. Всё в наклон с утра до ночи. А живность — вон она.

Два серых гуся, вытянув длинные шеи, со злым шипением надвигались на нашу лохматую чёрную Жужку. Она отскакивала в сторону, но потом снова с заливистым лаем бросалась в атаку. Не проявляя к батальной сцене ни малейшего интереса, несколько рябых курочек что-то клевали у самого крыльца.

По цветущему лугу нешироким пояском тянется мягкая просёлочная дорога. По ней каждый день лихо, с дребезжанием проносится старая телега — две лошадки, чуя близость дома, бегут дружно и весело. Молодая женщина по имени Нина Ивановна, не останавливаясь, а лишь чуть попридержав своих горячих коней, звонко кричит в телеграфном стиле: «Здорово, девушки. Писем вам нет. А хлеб везу. И чёрный и белый. Приходите».

Идти недалеко — в полутора километрах от Малиновки расположена большая деревня. И магазин там есть, и медпункт с фельдшером, и кино показывают.
Мы в ту большую деревню не ходим, все продукты, включая скромные заказы соседок, привозим с собой. И не только продукты. Миша с Олей затеяли большой «евроремонт»: белят, красят, чистят, скребут, молотками стучат. Да и я, где могу в силу своего возраста, на подхвате. Темная избушка посветлела, стала нарядной и привлекательной. На стенку ковёр даже не очень старый повесили. А когда Миша умудрился каким-то образом и наш ещё вполне приличный диван, разобрав его на части, из Москвы привезти и заместо древнего топчана поставить, так стали наши старушки-подружки специально заходить посидеть на диване. Заметно было, что перемены в избе соседки одобрили, а брата моего уважать стали уже не как гостя московского, а как своего, деревенского.

— Ты бы, Михаил Маркович, и мой стол, такой же колченогий, выправил, того и гляди совсем рассыпится…
— Ты, Михаил, зайди дверку у шкафчика починить — на одной петле кой-год держится.
— Может, ты и на крышу взберёшься — протекает в дождик-то…

Откликался мой брат сразу и с радостью. Удовольствие душевное ему было помогать четырём нашим соседкам. И жизнь их, и беду, и одиночество Миша хорошо чувствовал.

Мы с Олей весёлую клеёнку купили — по бело- голубому в клетку полю бабочки летают и цветы растут — и стол на веранде застелили.
— И мне такую точно привезите, — залюбовалась узором баба Паша.
— Да на что тебе, Прасковья, новая клеёнка? — словно бы невзначай обронила Катерина. —
Гостей-то ведь уже не ждешь.
— А вот и жду! — сказала баба Паша и поклонилась нам с Олей. — Квас поспел — окрошку буду готовить. Приглашаю вас на обед.
Тут же клеёнка была снята со стола и подарена к предстоящему обеду.

В избе у бабы Паши воздух был застоявшийся, кислой овчиной пахло, заброшенностью, бедностью. Квас тоже был вкуса резкого и кислого. Но зато какой неподдельной, по-женски счастливой была радость бабы Паши, которая — вот!- принимает гостей! Она заботливо хлопотала, подавая на стол тарелки с окрошкой, крупными ломтями нарезанный хлеб, деревянные ложки и деревянные рюмочки со сладкой наливкой.

Чокнулись, выпили за здоровье хозяйки дома, пожелали всяческого благополучия. А за окном косой дождь пошел, забарабанил по двум маленьким окошкам. Уголком косынки баба Паша сухие глаза вытерла.
— Вот в такую-то погоду деда моего и увезли в больницу. Знал он, что больше не свидимся, руки ко мне протянул на прощание. Больница далеко, мне не добраться, дожди заладили, земля раскисла. Потом бумагу прислали, помер, тридцать пять годов прожили дружно, с уважением, только детей Бог не дал.

Почтили, теперь уже не чокаясь, память доброго человека. Помолчали. И вот тут-то прошел по избе холодок тревоги, и кольнуло меня предчувствие долгой разлуки. Переглянулись мы с Олей.
Нет, ещё долго тянулось, нежилось лето. Лес дарил и грибы и ягоды. Рассветы разгорались, закаты в полнеба полыхали. Но в конце сентября, глядя, как дождь поливает по-осеннему съёжившиеся избушки, Миша сказал: «Дачу надо продавать» и замолчал, словно точку поставил. Молчали и мы с Ольгой. Да, всего полгода прошло, но уже в полную силу проявился печальный изъян нашего приобретения. Дачу покупали в предвкушении летнего отпуска, по случаю и по вдохновению, очарованные красотой и тишиной Малиновки. Не рассчитали, что дорога в пятницу вечером туда, в воскресенье вечером обратно непосильной окажется. Очень уж от Москвы далеко заехали, вёрст почти триста. А ведь на пенсии только я, Мише с Олей до «заслуженного отдыха» ещё лет десять трудиться. В понедельник с утра — на работу. А тут «и дожди заладили, и земля раскисла»…

Беспроволочный деревенский телеграф сработал быстро. Через неделю старая телега не промчалась мимо, остановились лошадки возле нашей избушки.
— Вот, покупателев вам привезла. — Бодро и громко объявила и.о. ямщика Нина Ивановна и помогла слезть с телеги двум довольно полным женщинам.

Покупатели были деловые. Здороваться с посторонними старухами сочли за лишнее. От серых гусей и ласковой Жужки отмахнулись походя. Ромашки-лютики тоже их не интересовали, а вот участок земельный шагами измерили, сарай, кладовку, пристройку глазом оценили.
Брезгливо сказали, что хлам этот старый, надо все заново тут делать. И выходило, что деньги только на ветер выбрасывать. А какие у них по нынешним-то временам деньги?
— Сколько? — Спросили они

И тут мы все тихо ахнули, рты пораскрывали и уши поразвесили — не ослышались ли? Потому что сумму мой брат назвал несусветную — в десять раз большую, чем полгода назад мы сами платили.
Я почувствовала, как краска мне в лицо кинулась, а соседки наши глаза опустили от неловкости. Сумма была нереальная. Даже если учесть затраты на бензин, на дорогу, на диван, на ремонт…
— Да ты что?! И разговора быть не может! — Поджали губы покупательницы.
— Не может, так не может. — Равнодушно произнёс Миша.

Показалась машина красного цвета, с дороги свернула и прямо к крылечку подъехала.
— Ну, чего, купили фазенду? — Спросил молодой мужчина, не выходя из машины.- Нет? Ну и не надо, другую сыщем.
Уехали покупатели злые-презлые. А мы, чтобы в себя прийти, самовар поставили и всем нашим любопытством и недоумением на Михаила набросились.
— Ты к чему это цену такую заломил?
— На такие деньги покупателей никогда не найдёшь.
— Эти, конечно, состоятельные, деловые, но всё одно цена не по росту.
— Да и нас самих осень поджимает, торопиться надо.
— И что теперь люди скажут?
— Что люди скажут, не знаю, а я скажу, что не понравились мне эти покупатели. — Остановил Миша наши нападки.- Не хочу я, чтоб они тут обосновались. Не подходят они для Малиновки. Для того и цену назвал, чтоб разом отбить охоту. Не хочу — и всё!

Ну, и нашла коса на камень. Миша не хотел, а они-то захотели. Аппетит разыгрался. Через неделю возвратились втроём на красной машине, просигналили победно.
— Берём твою фазенду! А знаешь, почему? Перспектива! — Молодой мужчина поднял указательный палец. — Года через два всё это, — он четыре раза ткнул пальцем в четыре избушки, — моё будет. Так что по рукам, хозяин!
И тут, не поверите, случилось чудо. Небывалый случай.
— Тпрру! — Придержав поводья закричала Нина Ивановна, и послушные кони остановились.
Помогая друг другу, с телеги спустились баба Нюра и дед Павел. Старики как взглянули на свою избушку, так сразу бах — брату моему в ноги кинулись, в голос зарыдали, а вслед за ними и баба Катя и баба Даша и Паша и Мариша.
— Смилуйся ты над нами, Христа ради! — Сквозь слезы просили старики, протягивая Мише что-то завёрнутое в газету. — Не можем мы в городе жить. Душно нам там и тесно. Мы уж как угодно, как-нибудь, только здесь, в своём дому. Вот деньги твои. Полностью возвращаем.

Взял Миша деньги, стариков с колен поднял и, значит, к тем покупателям обратился:
— Не я тут хозяин. Вот они — хозяева. Так что…- Он не докончил фразу и только руками развёл.
— В воскресенье можете переезжать Да хоть когда хотите, — уловил он невысказанное вслух стариковское беспокойство.

В конце сентября покидали мы Малиновку. Понимали, что никогда сюда уже не вернёмся. И провожали нас четыре избушки и четыре старушки.
И часто слышится мне утренняя их перекличка: «Жива ли, Катерина?», «Бог не прибрал, Прасковья?», «Как ночевала, Марья?»