В эти дни моей бабушке исполнилось бы 100 лет. Она, к сожалению, не дожила до этого юбилея, как нам, всем её детям и внукам, хотелось бы. Потому что нам её очень не хватает!
Моя бабушка — Нина Николаевна Замятина — родилась в трудный для страны год. Ещё шла Гражданская война, людские потоки перемещались по стране: кто-то в процессе борьбы за светлое будущее, каким он его видел, кто-то в поисках пропитания или для спасения своей жизни. Как жилось в тот момент родителям Нины, остаётся только догадываться, доподлинно мы не знаем, потому что многое в «счастливой советской стране» не рассказывалось. А мы, дети, по своей молодости вопросов не задавали.
Отец Нины — Николай Владимирович Замятин — из дворянской семьи Замятиных, давшей миру знаменитого писателя и известных художников. Сам Николай Владимирович окончил духовную семинарию, а потом и духовную академию, что было редкостью в дворянских семьях.
Мама — Александра Васильевна Рославцева — была одной из трёх дочерей в семье столбовых дворян Рославцевых, чем очень дорожила всю свою жизнь. Именно дорожила этим званием особой элиты страны. Всю свою жизнь берегла платье с первого бала, на котором встретила человека, ставшего её женихом. Лишь однажды моя прабабушка Шура показала мне уцелевший подол голубого шёлка, испещрённого чудесной вышивкой с пришитыми миниатюрными серебряными колокольчиками, мелодично переливавшимися от любого движения хозяйки.
Платье это было то немногое, что осталось у прабабушки от прошлой жизни. Их дом в городе Валуйки национализировали, ценные вещи, припрятанные хозяином, со временем пропали. Сюжет романа «12 стульев» повторял историю Рославцевых, и думается, не их одних. В достроенном вторым этажом доме Рославцевых теперь располагается школа-интернат. И уже сто лет здесь звучат детские голоса.
А жених Александры Васильевны, чьё имя, к сожалению, она нам так никогда и не назвала, был одним из первых лётчиков Российской Империи. Он погиб в Первую Мировую войну, оставив неизгладимую рану в душе юной Шурочки. Будучи уже, по меркам того времени, немолодой, в двадцать пять лет вышла замуж за Николая Замятина.
В семье родилась дочь Нина. Родители Нины оставались убеждёнными противниками революции и последовавшими за ней тотальными изменениями в стране. До конца своей жизни они оба не смирились с советской системой. Будучи весьма образованными людьми (Николай Владимирович знал семь языков, Александра Васильевна — четыре), они не стали ни преподавателями, ни тружениками на каком-либо культурном поприще, а работали, где придётся, лишь бы прокормить себя и ребёнка. Зарабатывали маленькие деньги, чтобы на них можно было только прокормиться, без излишеств. Это был их внутренний протест против системы. Замятины не хотели делать для советской страны ничего такого, что могло бы её, по их понятиям, укрепить. Правильно это было или нет, не нам теперь судить. Опять же, многого мы не знаем, потому что они были неразговорчивы.
Последние годы оба работали дворниками в исторической части Воронежа, там же, где жили сами, на улице, которая теперь называется улицей Декабристов. А точнее, в той части улицы, которая на протяжении предыдущих двухсот лет называлась Успенский съезд. Сбегая с крутой горки, он упирается в Успенский Адмиралтейский храм, заложенный в XVI веке. В этом храме служил Митрофан Воронежский, уже при жизни вызывавший в сердцах своих прихожан глубокое почитание, а в начале XIX века причисленный к лику святых.
Именно в Успенском храме епископ Митрофан встречался с Петром I. Приезжая по судостроительным делам на воронежскую верфь, в воскресные дни Пётр пел на клиросе Успенского храма. Уважение царя к епископу Митрофану было столь велико, что Пётр даже изменил свои планы, чтобы успеть на похороны подвижника Христова. И, невиданное для царя дело, в числе других он нёс гроб с телом епископа для погребения. Но это было уже в другом храме, в Благовещенском соборе, который и по сей день возвышается над всем Воронежем.
А чуть ниже по склону крутого берега стоит церковь Николая Чудотворца. Именно двор этой церкви и Успенского храма регулярно убирали мои прабабушка и прадедушка. И начальство не раз ругало Замятиных за то, что слишком хорошо убирают церковные дворы, а ведь не дворницкая это была работа.
Дочь Нина росла, как и многие дети того времени, под идейные звуки пионерских барабанов. Подростком ей было трудно мириться с затворничеством родителей, сама она родилась и жила в советской стране и не понимала, зачем так цепляться за прошлое. Как итог: однажды она не вернулась с летних каникул, проводимых ежегодно в гостях у своего дяди в городе Острогожске, в ста километрах от Воронежа, где жила с родителями. Ей только исполнилось шестнадцать лет, и она выскочила замуж за молодого Петра Пархоменко из семьи бывших купцов, что больно ударило по самолюбию её мамы, столбовой дворянки.
В те годы такие юные невесты не были редкостью, поэтому общество этот поступок не смутил, и молодые зажили под крышей большого купеческого дома, правда, к тридцать седьмому году уже уплотнённого другими семьями.
Следующим летом в семье родилась первая дочь Лида, через пару лет — дочь Женя, которая в годовалом возрасте умерла от менингита. И хоть и говорили, что в те годы дети умирали часто, и родители не сильно убивались, помню однажды, при упоминании маленькой Жени, я увидела в глазах моей бабушки такую острую боль, что эта боль и меня полоснула. А ведь в тот момент со дня ухода Жени прошло больше сорока лет. Видимо, материнское сердце время не лечит.
И вот, похоронили годовалую Женю, на руках моей совсем молодой бабушки маленькая Лидочка, жизнь и так не была лёгкой, но тут ещё пришла война. В семье Пархоменко на фронт забрали шесть сыновей. Но моего дедушку Петю, в отличие от его братьев, вернули с призывного пункта из-за очень плохого зрения, он совсем ничего не видел без очков. Никто из ушедших братьев не вернулся.
Немцы неумолимо приближались к Острогожску, в молодой семье ожидали прибавления. Трудности немецкой оккупации не надо описывать, они всем известны. Во время неё в добротном купеческом доме были расквартированы немецкие офицеры, а семья Пархоменко ютилась в подвале, не приспособленном для жизни людей, тем более для старшего поколения. Через пять месяцев оккупации, после ожесточённых боёв Красная Армия освободила город, а на следующий день родилась моя мама, которую назвали Галиной.
В войну остались круглыми сиротами племянники моего деда, Витя и Зина, и сначала их взяли к себе мои дедушка Петя и бабушка Нина. Но из-за голода несколько раз отдавали этих детей в детский дом, ведь там их хотя бы кормили. Многократные побеги Вити и Зины из детского дома, расположенного в другом населённом пункте, беспокоили всех взрослых семьи, но выхода не было, детей отвозили опять в детдом. Но однажды девятилетний Витя, взяв за руку семилетнюю сестру, опять сбежал, чтобы добраться до родственников. Зимний лес был смертельно опасен для маленьких детей. К утру они, полуживые от холода, всё же добрались. И тогда на семейном совете было решено оставить их насовсем, несмотря на голод.
В пятидесятых годах у Пархоменко родились ещё два ребёнка: сыновья Валерий и Сергей, и зажили дружно с шестью детьми, четырьмя своими и двумя племянниками. Надо ли говорить, что все трудности ежедневного быта многодетной семьи легли на плечи моей бабушки. И всё это без водопровода и канализации, со скудными финансами. Плюс к детям в доме были пожилые родители мужа, свёкор и свекровь моей бабушки, о которых она заботилась до последних их дней. В семидесятые годы добавилась забота о её старенькой маме, моей прабабушке Шуре.
Когда выросли дети, бабушка пошла работать на ближайшее предприятие, которое располагалось прямо за забором её сада, на Острогожский пищекомбинат. Там она очень быстро стала пользоваться уважением и доверием начальства, и её назначили начальником спиртового цеха. А спирт, сами понимаете, как твёрдая валюта, и в этом стратегически важном производстве нужен был надёжный человек.
Для нас, детей, самыми интересными на пищекомбинате были: цех, выпускающий шоколадные конфеты и другой цех, где рекой лился лимонад «Дюшес». Я до сих пор помню запахи этих цехов. А горы сдаваемых населением яблок из своих садов высились как настоящие барханы и в урожайный год достигали уровня третьего этажа. Незабываемый яблочный дух разливался над всем городом.
Население получало по десять копеек за килограмм яблок или груш, и это было неплохое ежегодное подспорье для людей, живущих впроголодь на богатейших землях Черноземья. Яблоки шли на производство сидра, а груши — на лимонад «Дюшес». Об этом маленьком, но эффективном в советские годы предприятии я могла бы многое рассказать, но это уже другая история. Скажу только, что в детстве меня поразило, что многие люди в городе никогда не пробовали копчёную колбасу. И это при том, что местный пищекомбинат выпускал три сорта этой колбасы, но всё шло в столицу. В магазинах Острогожска, как и в моём родном городе на Северном Кавказе я никогда не видела в магазинной продаже мяса. Никогда! Только на рынке, по высокой рыночной цене. Это небольшое отступление говорит о том, как же нашим мамам и бабушкам было тяжело растить нас. То денег нет, то дефицит.
Но вернёмся к рассказу о моей бабушке Нине. Со временем пошли внуки, которых всего у неё было тринадцать: восемь родных и пять — от племянников. Достаточно молодым трагически ушёл из жизни муж Пётр, спустя годы погиб любимый младший сын Серёжа, оставивший трёх детей.
Удар за ударом переносила моя стойкая бабушка. Тяжёлой страницей жизни был отъезд старшей внучки с двумя правнуками, поехавшей следом за мужем в Израиль. Мы сами в то лето гостили у бабушки с годовалой дочкой, и я видела бабушкины молчаливые страдания от непонимания, как же она будет дальше жить в этой разлуке. Ещё через три года уехали в Австралию мы.
Крошечная из-за недостатка рабочего стажа советская пенсия бабушки в 25 рублей, в девяностые годы превратилась в какие-то издевательски маленькие деньги. Воспитание шестерых детей к стажу не прибавлялось. В те годы было трудно всем, но старикам в провинциальных городках, живущих в дореволюционных домах без удобств, приходилось совсем туго. Хорошо, что сначала трое, потом двое детей были всегда рядом с ней. И мы как могли, помогали.
Может быть, история жизни моей бабушки достаточно типична для жизни обычной советской женщины. Я, став уже сама бабушкой, поняла, как тяжело было моей бабушке с обычными бытовыми неудобствами, с бездонно-страшным деревянным туалетом в жару и мороз, с водой из уличной колонки, большую часть её жизни с дровяным отоплением. Но она всегда была светлой, улыбчивой, надёжной и очень доброй. Её любили и уважали соседи, коллеги, невестки и зятья. Мой папа всегда хвалился перед своими коллегами, что к нему приезжает погостить самая лучшая в мире тёща. А она любила послушать из его уст анекдоты про тёщу, к её приезду он всегда заготавливал свежие.
Мы, внуки, очень скучаем по своей любимой бабушке. К детям у неё было правильное отношение — в меру строгость и безграничная любовь. Любовь, которая греет нас до сих пор. Мы живём в разных городах и даже странах, а наша бабушка нас объединяет.
Наталия Жуковская
