Константину Константиновичу Халафову (1902-1969) я бы поставил памятник. Скромный памятник в Шербрукском лесу под Мельбурном, среди пышных кустов папоротника и гигантских цветущих эвкалиптов. Памятник непременно был бы четырехгранной пирамидой и походил на типичный лесной шалаш.
Судя по перечню литературных сборников с его авторством, изданных в Белграде, Париже, Мюнхене, Берлине, Вашингтоне, Константин Халафов прибыл в Австралию уже состоявшимся поэтом. Это первая грань пирамиды.
Знакомясь с программами его многочисленных выездных фортепианных концертов в Европе, понимаешь, что он — незаурядный классический музыкант и композитор. Но если нет программ под рукой, посмотрите на фото Халафова в интернете. Особенно те, где он сидит за фортепиано. Какое сходство с Сергеем Рахманиновым! Как с такой внешностью не считаться пианистом-виртуозом! Это вторая грань пирамиды.
Третья грань мне импонирует больше всех остальных. Она — инженерная. В 1931-м Белградский университет вручил Константину путёвку в мостостроение. К моменту приезда на Зелёный континент за его плечами уже был почти двадцатилетний стаж гражданского строительства. Но ему пришлось несколько лет потрудиться простым чертёжником, чтобы получить самостоятельный проект, каким явился потом мост через реку Ярра. Как хорошо мне всё это знакомо! Оказалось, в Австралии я шёл по следам своего знаменитого соотечественника, оставленным им около полувека назад. И впервые-то узнал о нём, когда участвовал в проектировании моста через озеро Макуори, знакомясь с историей мостов Австралии. Старейший коллега по фирме показал мне затёртое «Руководство по расчёту подвесных мостов», составленное в 1952-м инженером Департамента основных дорог Австралии Константином Халафовым. «Ещё один из ваших, — одобрительно сказал он и добавил,— это, правда, уже история!» «История, — согласился я, — но какими людьми она написана!»
А дальше, неожиданно, на 55-м году жизни случилась страсть. Необузданное влечение к ней... «к этой певичке», как шутливо-ревниво отреагировала его жена Ирина Владимировна. Совершенно в духе русских аристократов 19-го века Константин Константинович влюбляется в актрису... "большого театра", каким был Шербрукский лес, дававший замечательные бесплатные птичьи концерты. Впрочем, неожиданного тут было мало. К такому повороту его творческий путь шёл закономерно. Грань поэта-романтика и грань профессионального музыканта органично переплелись в нём и только ждали случая перейти на широкую и блистательную грань натуралиста-орнитолога. И мост для этого уже был готов.
Впервые увидев, вернее, услышав птицу-лиру, он поразился её вокальным способностям. Да, эта австралийская птица — лучший в мире певец, пересмешник и танцор. Она способна воспроизводить все звуки леса: крики птиц-соседей, шелест травы, треск сучьев, журчание ручья, а если близко к человеку, то и щелканье затвора фотоаппарата, визг пилы и даже плач ребёнка. Но музыкант Халафов заметил, что птицы-лиры могут также сами сочинять мелодии своих песен, то есть они, в своём роде, композиторы.
Именно в том Шербрукском лесу рядом с кустами папоротника, постоянным жилищем семьи лир, он соорудил шалаш, из которого мог наблюдать за любимцами круглосуточно, записывать их песни и переводить их в ноты, анализируя структуру и характер, что не делал до него ни один орнитолог. Кропотливый, самоотверженный труд первые пять лет вознаграждался только главой семьи подопечных пернатых. Тот спускался на полянку перед шалашом, извергал фонтан удивительных звуков, ходил по кругу, распушив большой прекрасный хвост с цветным узором, неотразимо напоминавшим многострунную лиру — эмблему духового оркестра времён военной юности Константина.
Затем пришло признание. Всемирное. Научные журналы публиковали его статьи и обзоры, в университетах демонстрировали его записи и фильмы. Такие в его трудах аналогии, как сравнение песен птиц-лир с музыкой Стравинского неоднократно приводили в восторг орнитологов с мировым именем...
Вот, пожалуй, и всё о четырёх гранях памятника.
Осталась небольшая финальная деталь. На вершине пирамиды я бы поместил яркий струнный инструмент лиру, как хвост изумительной певуньи. Головы её не видно: она заглядывает в шалаш, прислушиваясь к скрипу пера натуралиста.
Сейчас на этом месте тихо: цивилизация оттеснила всю живность подальше. И если подойти к пирамиде и коснуться струн лирохвоста, лес огласится завораживающей ностальгической мелодией. В ней будут слышны клёкот, жужжание, писк, шипение, хохот, плач и дудочка Фокусника из «Петрушки» Стравинского.
PS. Почему я именно сейчас пишу о Константине Халафове. Ровно через два года исполняется 120 лет со дня его рождения. Если после прочтения моей заметки у кого-то возникнет желание соорудить подобный памятник, то у него ещё есть достаточно времени.
Яков СМАГАРИНСКИЙ
