Постановка Бориса ЭйфманаМузыка П.И.ЧайковскогоАнна Каренина - Нина ЗмиевецАлексей Каренин - Олег МарковАлексей Вронский - Олег ГабышевДекорации - Зиновий Марголин Костюмы - Слава Окунев Свет - Глеб Фиштинский
Удивительно, но современный балет со сценами любви, наркомании и самоубийства совершенно невинен. В нем нет пошлости - только страсть и грусть. Безумно жалко Каренина. Его образ заставляет забыть о традиционном «ему важно лишь мнение света». Он немолодой, но импозантный муж молодой жены. Увы, хотя они не первый год вместе, и у них есть общий сын, не он пробуждает в ней чувственность. Показать через танец все эмоции сдержанного мужчины, раздавленного изменой любимой женщины - это непростая задача. Мы видим, как меняются жесты. Как пара Карениных начинает спотыкаться в своем совместном гордом шествовании, как меняется осанка Каренина, как он «раздирая душу», ищет в себе способность прощать, как пытается показать, что он тут, он живой человек, не манекен, не машина - он любит... Па-де-де с Анной, укачивание ее на руках, пронзительная нежность то ли отца, то ли мужа - в высшей степени эмоционально-надрывное зрелище.
Бедная Анна, какая жестокая судьба - полюбить слишком поздно. Как выйти из круга, заданного игрушечным паровозиком? Только разорвав его. Перестать быть матерью и стать возлюбленной. Но разрушив семейные узы, Анна тут же создает новые. По возвращении из Венеции в Санкт-Петербург, она уже полностью связана, зажата. Она связывает и Вронского, оплетается вокруг него, обвивается цепями. Поддержки становятся ригидными, ему тяжело держать ее, тяжело нести. Их любовь была такой неистовой, такой легкой, а стала такой застывшей, такой холодной. От этого холода Анна бежит в мир галлюцинаций, изломанного сознания и движений, и возвращается полубезумной, вызывая у Вронского отвращение и испуг. Он слишком молод для того, чтоб быть ей опорой. В па-де-труа Анна-Каренин-Вронский в конце первого акта он горяч, гибок, победителен, но даже там он - не опора, не Каренин. Анна грустит о своем сыне, да, но Вронский для нее где-то в том же участке сердца. Поэтому так немного в спектакле о трагедии матери и так много о трагедии женщины.
Серый шелк блестящего, чопорного, светского Санкт-Петербурга вызывает в памяти давно забытое слово «муар», волнообразный рисунок которого создают движения кордебалета и свет. Свет в спектакле играет отдельную роль, он меняет пространство, расставляет акценты. Весь спектакль своей функциональной сценографией, выверенностью связей движение-эмоция напоминает о конструктивизме и биомеханике Мейерхольда в драматическом театре начала 20 века. Идеальные актеры-марионетки то послушно изображают светскую толпу, то проносятся в завораживающем танце масок комедии дель арте на венецианском карнавале и застывают живой картиной. То становятся нервами или клетками одного живого организма, то превращаются в «адскую машину» .
Все быстрее скорость, мелькают ветки-руки в окнах стремительного проносящегося паровоза, работают ноги-поршни, стук сердца переходит в стук колес, душа Анны легко улетает в хороводе снежинок, вниз падает только бренное тело. И колокол молит о прощении...
